– У меня есть проблема, – сказал Ван Вейтерен, выводя ферзя.
– У меня их тысяча, – ответил Малер. – В любом случае давай выпьем за твое возвращение из царства мертвых!
Они выпили, и Малер снова склонился над доской. Комиссар закурил и стал ждать. Он начал играть в шахматы еще в юности, но никогда не сталкивался с противником, который бы вел партии, как Малер. В самом начале – то есть перед первым ходом – он десять – двенадцать минут напряженно думал, а потом мог сделать больше тридцати ходов, не размышляя дольше минуты. Потом, перед завершением партии, он снова позволял себе глубокий десяти-, пятнадцатиминутный анализ, после чего заканчивал игру в том же молниеносном темпе, независимо от того, выигрывал ли он, достойно проигрывал или соглашался на ничью.
Сам Малер не мог вразумительно объяснить свой метод и говорил, что это просто вопрос ритма.
– Иногда важнее время, в которое сделан ход, чем он сам, – утверждал он. – Понимаешь, что я имею в виду?
Но Ван Вейтерен не понимал.
– Со стихами то же самое, – признавался старый поэт. – Я сижу и долго смотрю в пустоту, примерно полчаса или даже больше, а потом беру ручку и сразу, чертовски быстро, все записываю. Этот процесс нельзя прерывать.
– А что в это время происходит у тебя в голове? – спрашивал Ван Вейтерен. – Во время этой концентрации?
Оказалось, что Малер об этом понятия не имеет.
– Я боюсь об этом думать, – объяснил он. – Некоторые состояния не терпят анализа. Вот такие они.
Ван Вейтерен отпил из стакана, раздумывая о его методе и ожидая хода.
«Действие без раздумий», – подумал он.
Та ли это в действительности?
Могут здесь вообще быть какие-то точки соприкосновения?
– Ну? – спросил Малер, когда они меньше чем за сорок пять минут сыграли партию вничью. – Что у тебя не так?
– Один убийца, – ответил Ван Вейтерен.
– Я думал, ты этот месяц на больничном.
– Да, я на больничном, но мне не так легко остановиться. И смотреть сквозь пальцы.
– А что с этим убийцей?
– Мне его не уличить.
– Ты знаешь, кто это?
Ван Вейтерен кивнул.
– И никаких доказательств?
– Никаких.
Малер откинулся на спинку и закурил:
– Думаю, это не первый такой случай.
– Обычно мне удавалось загнать их в угол.
– Загнать в угол! Не хотел бы я оказаться на их месте. А почему не получается на этот раз?
Ван Вейтерен вздохнул:
– Ты слышал о Леопольде Верхавене?
Малер стал серьезным:
– Верхавен… как же, слышал. Изощренный женоубийца… Разве его самого не убили… или что-то такое? Я о нем недавно читал в газете…
– Он был невиновен.
– Верхавен невиновен?
– Да.
– Но он же отсидел в тюрьме… черт, не знаю сколько.
– Двадцать четыре года, – подсказал Ван Вейтерен.
– Это он столько отсидел, и ты говоришь, что он невиновен?
Ван Вейтерен кивнул:
– Да, невиновен. Его убили, как ты и сказал. И как ты понимаешь, у убийцы были на то особые причины…
Малер помолчал.
– Ну и ну. – Он затянулся сигаретой, уронив пепел на бороду. – Думаю, что понимаю. Замешаны большие люди?
– Да нет, не так все мрачно, но, во всяком случае, чтобы довести дело до суда, нужны доказательства. Причем достаточные.
– Разве невозможно найти улики? Я думал, что обычно всё так и происходит: вы находите убийцу, а потом проделываете колоссальную работу, чтобы его уличить… то есть уже потом? Мне казалось, что такая процедура довольно обычна.
– Ну да, в принципе так часто бывает. Но в этом случае это практически бесполезно. Первые два дела давно закрыты, и их невозможно возобновить. А если взять третье, то нужны неоспоримые доказательства… или, черт возьми, надо, чтобы он признался и не отказался от показаний в суде. А нам очень далеко и до одного, и до другого.
– Ты имеешь в виду убийство Верхавена? Значит, это всё один человек?
– Один. А у нас нет вообще никаких данных из лаборатории. Мы не знаем ни когда он умер, ни как, ни где… – Ван Вейтерен пожал плечами. – Вот такая вот история вкратце.
– Но ты, тем не менее, знаешь, кто убийца? – Малер, сомневаясь, поднял свои кустистые брови.
– На сто процентов, – ответил Ван Вейтерен.
Малер развернул доску и снова начал расставлять фигуры:
– А почему ты считаешь, что он не признается? У вас ведь есть свои методы давления?
Ван Вейтерен закурил.
– Я преследую его уже два дня, – объяснил он. – Не тайно, конечно, а явно. Чтобы он заметил. Обычно это кого угодно выбивает из колеи, но не его. Кажется, его это даже забавляет. Периодически он мне кивает в знак приветствия. Ехидно улыбается. Похоже, он чертовски хорошо понимает, что у нас ничего против него нет. Я его еще не допрашивал, правда, но я очень удивлюсь, если он вдруг снимет маску. А если даже на какой-то момент и снимет, то обязательно снова наденет ее на суде, и тогда мы все останемся в дураках.
– Хм… – задумался Малер. – И что же ты собираешься делать? Похоже, что все очень запутанно, скажу я тебе.
Ван Вейтерен не сразу ответил, но Малер не дал ему увильнуть:
– Ну?
– Я поставил ему мат, – сказал комиссар наконец. – Хочешь еще пива?
– Конечно. А что за мат?
Ван Вейтерен встал, пошел к бару и через некоторое время вернулся с двумя пенящимися кружками.
– Так что за мат? – повторил Малер, когда они снова выпили.
– Оставил ему только один шанс. Уйти как джентльмену.
– Ты хочешь сказать?..
– Да. Умереть самостоятельно.
Малер сразу развеселился:
– А если он не джентльмен? Кажется, есть причины это подозревать?
– Тогда я расскажу о том, что знаю. У него есть дочь и двое внуков. Если он лишь пожмет плечами, я расскажу ей, что у ее отца на совести три убийства, и позабочусь о том, чтобы она поверила. Его жена всю жизнь молчала именно ради дочери… по крайней мере, мне так показалось.
Малер задумался.
– Да уж, – сказал он. – Думаешь, сработает?
Ван Вейтерен поморщился:
– Один черт знает. Посмотрим завтра в двенадцать. Я собираюсь поехать к нему домой поговорить.
– Ну и дьявольщина, – заметил Малер. – Ну что ж, у тебя свои методы.
Он отпил из кружки и снова посмотрел на доску. Подумав необычно мало, он сделал ход пешкой.
