– Ну и паршивая же работенка у тебя, – сделал он вывод.
– Как раз для меня.
– Да, наверное, – согласился Малер.
Через полчаса партия была окончена. Малер одержал победу всего за шестьдесят ходов. После этого он наклонился и достал из портфеля, стоявшего на полу, небольшой пакет.
– Это тебе утешительный приз, – сказал он. – Я только сегодня получил из типографии, так что она хотя бы свежая.
Ван Вейтерен разорвал обертку.
«Речитатив из захолустья», – прочитал он.
– Спасибо. Похоже, это как раз то, что мне нужно.
– Никогда не знаешь точно, что тебе нужно, – сказал Малер и посмотрел на часы. – К тому же пора закругляться. Начинай с тридцать шестой страницы. Кажется, там есть неплохая мысль.
Ван Вейтерен принял душ и, уже лежа в кровати, открыл поэтический сборник. Часы на тумбочке показывали половину первого, и он решил на первый раз ограничиться тем, что порекомендовал автор. Поэзия, особенно лаконичные строки Малера, требовала внимательного прочтения, а он уже чувствовал, как слипаются глаза.
Стихотворение называлось «Январская ночь», и в нем было всего семь строк.
Неродившийся свет
Неощутимые линии
Не писанный пока закон
Во мраке дитя
В пляшущем блике ритм
Голос из Хаоса тому, кто имеет
на сердце скорбь
И короткий категоричный приказ
Он погасил лампу, а строчки как будто остались висеть в темной комнате и в его опустошенном сознании.
«Внутренняя и внешняя темнота», – подумал он уже в полудреме.
Завтра в двенадцать часов.
40
Когда комиссар стоял у двери, часы показывали одиннадцать пятьдесят девять, и он решил подождать еще минуту. Раз уж написано в двенадцать, значит, нужно быть точным. Нельзя пренебрегать даже такими мелочами.
Ван Вейтерен позвонил.
Подождал несколько секунд, прислушиваясь к звукам внутри квартиры.
Нажал на кнопку звонка еще раз. Раздался долгий, раздраженный сигнал. Он подался вперед, прислонил ухо к прохладному дереву и прислушался.
Ни звука.
Ни шагов, ни души, никаких признаков жизни.
Он выпрямился. Собрался с мыслями. Глубоко вздохнул и потрогал дверную ручку.
Открыто.
Он переступил порог. Оставил дверь приоткрытой. Он не в первый раз входил в квартиру, где можно обнаружить труп – в этот раз этого могло и не быть, но точно было что-то еще. Это что-то вызывало беспокойство и несло на себе печать предопределенности.
В маленькой темной прихожей стоял спертый воздух. Прямо располагалась кухня, которая была бы солнечной, если бы не опущенные жалюзи. Дверь справа вела, по всей видимости, в спальню. Слева находились туалет и двустворчатая дверь в гостиную.
Две комнаты и кухня, не больше. Точь-в-точь, как и сказал Мюнстер.
Он начал со спальни. Кровать – наиболее вероятное место, он сам бы выбрал его, если бы дело зашло так далеко.
Он осторожно открыл дверь.
Пусто. Прибрано и чисто. Жалюзи и здесь опущены. Как будто он куда-то уехал.
Потом прошел в гостиную. И там все прибрано и скучно. Некрасивые диваны серо-коричневого цвета, обитые прочной синтетической тканью. Большой телевизор, книжный шкаф с разными сувенирами. На стенах морские пейзажи. Холодильник почти пустой. На столе трогательный комнатный цветок.
Остается ванная. Эту альтернативу он тоже рассмотрел бы и сам. Медленно угаснуть в горячей воде. Как Сенека, не как Марат.
Он включил свет.
Физически ощущалось, как убийца смеется над ним, как будто его ухмылка была видна на глянцевой поверхности темно-синего кафеля. Как будто он приберег ее напоследок. Как будто он собирался написать записку этому упрямому копу и оставить здесь, но передумал, потому что и так было ясно, кто победит в этом бессмысленном поединке.
Ван Вейтерен со вздохом посмотрел на свое отражение в зеркале на двери. Его вид оставлял желать лучшего – что-то среднее между Квазимодо и печальным бульдогом. Как всегда, но хуже, чем обычно.
Он погасил свет и вышел в коридор. Остановился на минуту, отметил, что почтовый ящик на двери пуст. Значит, он ушел совсем недавно. Вероятно, покинул эту чистую и печальную квартиру не более часа назад.
Вероятность того, что он вышел ненадолго, была исключена. Всё говорило о том, что он уехал. По меньшей мере на несколько дней.
Навсегда? Может быть, в общем и целом, это хороший знак? Перед ним снова забрезжил луч надежды. Кто сказал, что он должен сделать это у себя дома?
Насколько он знал, никто.
Он вышел на лестницу и закрыл дверь.
Почему он оставил ее открытой?
Чтобы комиссар увидел эту квартиру? И для чего ему это нужно?
Или он просто забыл закрыть дверь?
– Господин Ван Вейтерен?
Он вздрогнул. Одна из соседских дверей осторожно открылась. Оттуда показалась голова рыжеволосой женщины.
– Вы ведь господин Ван Вейтерен, правильно? Он сказал, что вы придете в это время.
Ван Вейтерен кивнул.
– Он попросил меня передать, что, к сожалению, не сможет с вами встретиться, потому что уезжает на море.
– На море?
– Да. Он передал вам записку. Пожалуйста. – Она протянула белый конверт.
– Он сказал еще что-нибудь?
Женщина помотала головой:
– Нет, а что он мог сказать? Извините, у меня в духовке пирог. – Она закрыла дверь.
«Вот как», – подумал Ван Вейтерен, уставившись на конверт. Он не открывал его, пока не устроился на террасе летнего кафе на той же улице. Пока он ждал официантку, держа конверт в руке, ему вспомнились слова Малера, произнесенные вчера вечером.
Действовать в нужный момент важнее самого действия.
Немного преувеличено, конечно, но возможно, что временной аспект действительно самый важный в каждой схеме? В каждом действии в каждой жизни. Именно то, что нельзя оставлять без внимания, в этом он точно уверен.
Принесли пиво. Он выпил глоток и распечатал конверт. Достал сложенный вдвое лист бумаги и прочитал:
Пансионат «Флорианс»
Берензей
Он выпил еще глоток.
«Море? – подумал он. – Да, конечно, почему нет?»
Часть XI
25 ноября 1981-го
41
Снова ночь.
Опять бессонница. Вчера вынесли приговор, и ее последняя надежда не оправдалась, рассеялась, как белый дым.
