class="a">[52], но он все-таки отслужил рядовым целых девять лет и теперь влачит в Москве самое жалкое существование. А Министр даже заявил претензию на фамильные поместия Чернышевых[53].
Этот самый Чернышев носит парик; передают, что ему всякий месяц доставляют из Парижа новый. Парик этот приходит с длинными волосами, и он надевает его в своей спальне, выходит оттуда и велит стричь себя в присутствии всех чиновников канцелярии!
2. [Эта запись – последняя в дневнике и относится, вероятно, к апрелю или маю 1837 г.]
Дотошность
Относительно некоторых зданий (не упомню, принадлежавших к таможенному или другому какому управлению) сделаны были распоряжения, чтобы ставни и оконницы были дубового цвета. И вот некто строивший дом, подпадавший под сие правило, вообразил, что лучше исполнит его, если пустит в дело дубовые доски. Однако, вследствие того, что в распоряжении стояло слово крашены («крашены в дубовый цвет»), человек этот был принужден выкрасить свой настоящий дуб под дуб.
3. [Два мальчика…]
Однажды два мальчика упали в прорубь на Неве; их вытащили и спасли двое подоспевших в последнюю минуту полицейских. Тут же были матери мальчиков, желавшие тотчас увести их домой, но полицейские не позволили, настаивая на том, чтобы вести их на съезжую. «Для чего же им на съезжую, негодовали случившиеся тут люди, ведь они не сделали ничего дурного». – «Так, но они все же должны явиться, чтобы подтвердить, что жизни их были спасены». – «Но позвольте же нам раньше взять их домой и дать им сухое платье, сказали матери, ведь они вымочены от головы до ног и дрожат от холода». – «Нет, отвечали полицейские чины, нам никто не поверит, коли мы не доставим их в этом самом виде, мокрыми!»
4. [Происхождение этой самой пространной в дневнике записи загадочно. Из пометы графини Дурам как будто следует, что она переписывает собственноручный манускрипт «Д-ра Бэрча», как видно, найденный ею в библиотеке английского посольства. Томас Бэрч (Birch, 1705–1766) был доктор богословия и историк. Гораций Валполь отзывается о нем пренебрежительно, а доктор Джонсон хвалит его разговор и память, но находит его слог косным. Описываемые им ассамблеи Петра относятся, вероятно, к 1723 году, и неизвестно, кто из дипломатов того времени доставил ему эти сведения (едва ли он сам был в России в те годы). Следует отметить настоящее время этой записки, указывающее как будто на то, что автор был очевидец описываемого, и столь неподходящее для стиля исторического анекдота с его непременным «Однажды…». Подлинник этой рукописи Бэрча хранится в Британском музее; неизвестно, как он попал в посольство Англии в Петербурге.
Царствование Петра Великого
(написано рукою Д-ра Бэрча)
На кухне Русского Двора держат двадцать четыре повара, все русские, и вследствие того, что люди сей страны употребляют много луку и чесноку и поливают мясо растительным маслом, а для постного стола пользуются льняным и ореховым маслом, в их кухнях стоит такая несносная вонь, что никакому иноземцу невозможно ее выдержать, в особенности оттого еще, что повара бывают неряхи и одного их вида довольно, чтобы вызвать дурноту. На большие праздники они стряпают даже до 70-и, 80-и и более кушаний. Однако птицу для собственного Царского стола весьма часто жарит его Обер-Гофмаршал Олсуфьев, который в фартуке носится туда-сюда вместе с прочими поварами, покуда не приходит время подавать обед, и тогда он наряжается в парадное платье и алонжевый парик и помогает сервировать кушанья.
Число приглашаемых персон обыкновенно бывает две или три сотни, но места за четырьмя или пятью столами довольно разве для ста. Но как места никому особо не назначаются и никто из русских не желает уходить домой с пустым брюхом, то всякой принужден бывает захватывать свой стул и держаться за него изо всей силы, дабы никто его у него не вырвал.
Входит Государь и выбирает себе место, и тогда начинается такая драка и свалка за стулья, что этакого сраму не увидишь и в сельском кабаке. Государь нимало в сие не мешается и отнюдь не хлопочет о том, чтобы прекратить потасовку, полагая, что церемонии и строгие гофмаршальские правила только смущают общество и портят удовольствие беседы. Иноземные посланники жаловались о сем Царю и зарекались обедать при Дворе; но им отвечали только, что не государево дело становиться, иностранцев ради, церемониймейстером и что нет его произволения на то, чтобы стеснять раз заведенную вольность нравов. Это принудило иноземцев впредь следовать русскому обычаю и завладевать стулом, раздавая заушины и тумаки своим противникам.
Итак, общество садится за стол, не выказывая ни малейшей учтивости, и сидят они до того тесно, что весьма трудно бывает поднести руку ко рту. А ежели иноземцу случится сидеть между двух русских, что обыкновенно и бывает, то он непременно потеряет аппетит, хотя бы перед тем два дни не ел ничего. Плотники и корабельные мастера сидят обок с Царем, но сенаторы, министры, генералы, духовные особы, моряки, всевозможные шуты сидят вперемежку как придется, безо всякого различия.
Во-первых, подают только холодное мясо, между прочим окорока, сухие языки и тому подобное, и обыкновенно иностранцы, незнакомые с уловками, имеющими быть описанными ниже, сими и ограничиваются, ничего другого не отведывая, хотя вообще всякий обедает загодя у себя дома.
На второе подаются супы и жаркое, а на третье пирожные. Как скоро усядешься, заставляют выпить чашку коньяку, после чего подносят большие куб-ки, полные разбавленного Токайского и других вин, тоже подмешанных, а между сими еще и стакан самого крепкого английского пива, и, конечно, от таковой смеси горячительных напитков все гости теряют голову еще прежде того, что подадут суп.
В сем положении общество производит такой шум, гвалт и суматоху, что нет возможности слышать друг друга или даже слышать музыку, которую играют в соседней зале и которая состоит из каких-то труб и корнетов (ибо у Царя нет скрыпок), и Государь бывает несказанно доволен всем этим пьяным шумом, особенно ежели гости затеют драку даже до крови.
В прежнее время салфеток не давали вовсе, а вместо оных получали кусок очень грубой холстины, которую целой штукою приносил лакей под мышкой и отрезал на пол-локтя каждому, и тот мог потом унести сию «салфетку» домой, ибо замечено было, что нечуждые мелкой поживы гости постоянно крали салфетки. Но теперь двое или трое русских должны пользоваться одною салфеткою в очередь, и они тянут ее всяк в свою сторону и рычат, как голодные псы,
