осветилось редкой необузданной улыбкой. Одним махом перепрыгнув ступеньки крыльца, он затараторил, завалив меня вопросами в духе «где ты пропадала» и «сколько можно», а я ощутила, как горло у меня сжалось и закрылось. Я боялась, как бы голос не выдал или вообще, как раньше, не покинул меня.
Лука все щебетал, взбираясь обратно к двери, но мои ноги будто бы отказывались мне подчиняться. Он обернулся и хотел было меня поторопить, но тут я увидела, как он переменился в лице, очевидно, разглядев наконец, как я выгляжу. Я наблюдала, как его глаза опять посерьезнели, пока он осматривал пятна у меня на футболке.
– Ана, – начал он. – Где твои родители?
– Дома, – дрожащим голосом соврала я, но тут он глянул на меня так пронзительно, что я разрыдалась. Я ощутила, как колени у меня подгибаются; Лука положил мою руку себе на плечо и отвел меня по лестнице в свою комнату, где усадил на край кровати.
– Снимай, – сказал он, кивнув на футболку.
– Нет.
– Снимай!
Я сдернула футболку через голову, а он, отведя взгляд, протянул ко мне руку. Я отдала футболку, и Лука швырнул ее на пол, а затем стал копаться в комоде, пока не нашел другую подходящую на замену.
– Посиди тут, – сказал он, и я услышала, как он зовет мать.
Лука вернулся с матерью, шедшей вслед за ним, и, подняв с пола мою кровавую футболку, передал ей. В деревне я совсем не плакала, но тут, стоило только начать, прекратить было уже не так-то просто. От рыданий у меня кровь пошла носом, и Лука с матерью сидели рядом, а я лежала, распластавшись на полу лицом в ковер и вцепившись пальцами в его волокна, пока в ладонях не стало покалывать. Каждый раз, как кто-то пытался ко мне прикоснуться, я отбрыкивалась, но в конце концов устала и, когда мама Луки протянула мне руку, я не стала уворачиваться. Под весом ее ладони на моей пояснице я успокоилась и, выплакав все слезы, уснула.
Я проснулась на полу и стала разглядывать утренний свет в окне на потолке комнаты Луки. Мать его уснула в кресле-качалке, а Лука спал на кровати у стены напротив. Глаза и горло у меня опухли и откликнулись не сразу. Я встала, и мама Луки зашевелилась, а потом, как по щелчку, проснулась, оцарапавшись лбом об стену. Она взглянула на меня с недоумением, хотя и узнала, просто не могла припомнить, что я, перемазанная кровью и опухшая, делаю у нее дома в шесть утра. Она потерла виски. Я спустилась за ней следом на кухню.
Сев за стойкой на табуретку, я смотрела, как мать Луки носится от холодильника к плите и обратно.
– Необязательно рассказывать мне все в подробностях, – осмотрительно заговорила она. – Но мне нужно будет кое о чем тебя спросить, чтобы я смогла помочь. Можем начать с вопросов с односложным ответом?
Я кивнула.
– Хорошо. Значит, вы ехали в Сараево?
Я снова кивнула.
– Вы туда добрались?
Кивок.
– С Рахелой все хорошо?
Я кивнула, понадеявшись, что это правда.
– Значит, на обратном пути? – отважилась она.
Я не шелохнулась.
– Там были солдаты?
Кивок.
– Тебя ранили?
– Нет, – ответила я.
– А родителей ранили?
Я молча уставилась перед собой.
– С ними все хорошо?
Еще упорней молчала.
– Они в ближайшее время вернутся?
– Нет.
– Они… вообще вернутся?
Я помотала головой. Мать Луки села и издала странный звук, как будто прочищала горло.
– Что же делать? – прошептала она. Вопрос она задавала себе, и я не стала пытаться ответить. Буквально в эту же секунду с лестницы в спешке спустился отец Луки, выправляя запонки на униформе. Его кустистые брови при виде меня так и взлетели.
– Давно не виделись, малыш, – сказал он, оглядев мой окровавленный нос, и обернулся к жене. – У вас все в порядке?
– Нет, – ответила она. – Не в порядке.
– Хочешь, я позвоню ее родителям?
Он потянулся было к телефонной книге, но мать Луки кинула на него такой колкий взгляд, что он остановился на полпути. Вздохнув, он намочил салфетку и вытер у меня под носом запекшуюся корочку крови.
– Звони Петару, – скомандовал он. И, нащупав ключи, отправился тренировать последних новобранцев.
Мать Луки согрела на плите воды, и, принеся кастрюлю в ванну, я вылила ее себе на голову. Вода была достаточно теплая, и я до красноты растирала тело, пока вода в ногах не стала серого цвета.
В школу Лука не пошел, и мы на кухонном полу играли в карты. Мать Луки весь день висела на телефоне, говорила с кем-то тихим голосом и накручивала на палец вьющийся спиралью провод в еще более тугой узелок.
– Утром за тобой заедет Петар, – заключила она, окончательно повесив трубку перед ужином.
– А нельзя просто остаться у вас?
– Милая, мы тебе всегда рады. Но Петар же твой крестный, поэтому по закону…
– Я знаю, – ответила я, устыдившись, что вообще спросила.
Той ночью мы с Лукой спали у него в кровати. Я была рада, что он со мной, рядом, но матрас, которому я так завидовала раньше, казался неприветливо-стерильным, и я скучала по дивану. Лука накрыл меня своей рукой и спросил: «Ну так что?» – и я раскрыла ему самую полную версию, рассказала все, как не смогла бы рассказать его матери, как никому другому не рассказывала. Рассказала про заставу и лес, про отца и про то, как я обхитрила солдат, про обитателей «убежища», про пучеглазого капитана и про то, как он прозвал меня Индианой. Я рассказала ему про Дамира и про забитый трупами автобус, вплоть до того момента, как объявилась у него на пороге. Рассказала ему про мою винтовку.
– Передняя рукоять, газовая камера, шомпол, затвор, ствольная коробка, магазин, контрольный, – проговорил следом за мной Лука, повторяя мои движения рук.
– Ничего себе скорость.
– Ты кого-нибудь убивала?
Единственное, что я утаила, это про солдата с поля.
– Не знаю, – ответила я и формально не соврала.
Мы снова умолкли, но я ощущала, что он не спит, и, распахнув в темноте невидящие глаза, мы лежали, слушая, как завывал холодный порывистый ветер.
Петар звонил предупредить, что он уже в пути. Мать Луки носилась по комнатам, выбивая пыль и складывая белье, а я ходила за ней по пятам.
– Что такое? – спросила она.
– Мне нужна моя футболка.
– Не думаю, что это…
– Пожалуйста.
Она достала футболку со дна ящика комода, будто так и знала, что я попрошу ее назад.
– Правда, надевать ее лучше не стоит, – сказала она и
