завтра мы.
–Фатализмом балуешься?
– Че?
– Слепой верой в судьбу.
– Ааа. А чего? Все под Богом ходим. Я вот думаю, хорошо Федю убили, а могли и меня, я тож ночью по деревне шатался. Ты сам пьяный валялся, режь – не хочу. Вот тебе и фитализм.
– Меня не могли, – возразил Зотов, по спине пробежал подленький холодок. – В школе народу полно, часовые на входе, все на виду.
– Оно так. Но всеж фитализм, он штука такая, заковыристая. У меня на лесоповале случайодин был: у соседей вага скользнула, сосна рухнула, напарника всмятку, а я в вершке стоял, живой, невредимый, ну разве портки намочил, да рожу сучьем оцарапило. Кому повешену быть, тот не утонет.
– Убийство тут каким боком?
– А никаким. Ночью вон старуха-Яковлева померла.
– Да ладно? – опешил Зотов.
– Сынов, как собака раскапывала, хотела на погост оттащить, ну и надорвалась. Хрен кто поплачет об ей.
– Жалко старуху.
– Жалко, – подтвердил Шестаков.
–Ерохину видел? – спросил Зотов, оглядываясь по сторонам.
– Че я, пастух ейный? – неожиданно оскорбился Степан.
– Ну малоли.
У школы бегали люди. Стоявший навытяжку перед Решетовым партизан сдавленно мямлил:
– Никак нет, товарищ капитан, не выходили они. Лаз из подвала один.
– Тогда как полицаи вышли и зарезали Федора?
– Я без понятия. Мимо нас мыша не проскочила.
– Мыша не проскочила, – передразнил Решетов. – Давай бегом, наизнанку вывернись, тащи бензину литров сто, керосина по дворам поищи. Я спалю на хер этот клоповник!
– Ты все обдумал, Никит? – спросил Зотов.
– А чего думать? Надо было вчера сучар запалить.
– Школу сожжешь? Пересуды пойдут.
– У Федора дети остались. Школу после войны снова отстроим, я, сука, лично раствор буду месить. Кирпич – не люди.
Зотов отступился. Решетов порет горячку, на факты ему наплевать, он если задумал чего, уже не отступится, упрямый, как черт. А кабинет у директора уютненький был…
Подошел растерянный, еще не отошедший после вчерашнего Аверин, наряженный в брюки с протертыми коленками и косо пошитый пиджак. С ходу заохал.
– Слышал про Федора, ужас какой! Истинно, человек человеку волк! – и пожаловался. – А меня обокрали, Виктор Палыч, конфуз да и только. Пока спал, свистнули френч и штаны. Галифешки-то, тьфу, бросовые, у меня таких сотня, а вот френчик знатный, чистая шерсть, подкладочка шелковая, мягкая, как дыхание мамочкино. Обидно. Пришлось рванину надеть. Где это видано, Виктор Палыч?
– Часовых спрашивали?
– Спрашивал, а толку? Ничего не видели, сукины дети, а глазки прячут хитрющие. Они и сперли! Знаю я эту породу, –Аверин погрозил кому-то пальцем. – Надо же до такого додуматься! Неделю не проносил! Подкладочка шелковая! Ворье! Это Решетов подговорил, я-то знаю!
– Соваться к нему за компенсацией не советую.
– И не собирался, –Аверин утих. – Уезжаю в отряд, Виктор Палыч, подводы загружены, махнем через лес, напрямик, к вечеру дома. И вам советую. Может со мной?
– Я задержусь, интересно посмотреть, чем все кончится.
– Воля ваша, за вещичками только присматривайте. Пойду собираться, спасибо этому дому, –Аверин тяжело вздохнул и засеменил прочь.
Партизаны прикатили ржавую, утробно булькающую бочку.
– Бензина литров пятьдесят! – отчитался Павленко, гулко хлопнув по мятому боку. Бочка отозвалась низким, протяжным баском. – Керосину нет.
– Мало, – поморщился Решетов, с видом инквизитора глядя на школу. – Тащите солому и сено.
– Какое сено, товарищ командир? – опешил боец. – Май месяц.
– Не умничай у меня! Сказал сено, значит сено! Бегом! – Решетов потихонечку впадал в веселое, деятельное безумие. Повернулся к Зотову и сказал, нервно потирая ладони:
– Полы обложим, горючкой польем и запалим. Доски сухие, вся деревня согреется. Аркаша куда убежал?
– Уходит в отряд.
– А-а, ну пусть проваливает, впечатлительным интендантам тут места нет. Спички есть?
Ответить Зотов не успел. По Тарасовке пронесся дробный топот копыт, нарастая и приближаясь. В начале улицы показались всадники, числом около двух десятков. Странно, как они прошли сквозь посты? Кудахча, брызнули куры, топорща куцые крылья и теряя перо. Следом, задорно вопя и круша полынь прутьями, бежали мальчишки. Нихрена себе эскадрон.
Пахнуло острым духом конского пота. Передовой всадник осадил скакуна перед школой, попытался лихо спрыгнуть, запутался в стремени и задергал ногой, наливаясь в щеках спелым помидором. По виду сущий командир: в офицерской полевой форме, фуражке со звездой, с портупеей и планшеткой на поясе. Высокий, сутуловатый, заплывший жирком, с длинными, сильными ручищами и покатой спиной. Квадратный, волевой подбородок, выбритый начисто, отливал синевой, Зотову стало стыдно за свою трехдневную, неряшливую щетину.
Решетов надрывно вздохнул. Как пить дать узнал этого коневода. Зотов хотел спросить у Шестакова, но, повернувшись, Степана не обнаружил. Смылся куда-то, подлец.
Всадники рассыпались полукольцом, зорко посматривая по сторонам. Агрессии не проявляли, держа оружие наготове. Вихрастый парень закинул карабин за спину, спешился и опрометью бросился помогать командиру.
Краснорожий выпутался из стремени, швырнул поводья вихрастому и пошел прямо на Решетова, печатая шаг. Так ходят гражданские, неожиданно оказавшиеся на воинской службе. Строевой шаг и отдание чести - самое святое для подобной публики. Можно еще, к месту и не к месту, цитировать на память устав, это вообще признак высшего пилотажа и человека, далекого от армии, как союзники от открытия второго фронта.
– Кто Решетов? – неожиданно визгливым для такой комплекции голосом полоснул верховой.
– Ну я, – с вызовом ответил Никита.
– Не «ну я», а «я, товарищ второй секретарь райкома партии»!
Ого, какие люди, – удивился про себя Зотов.
– Ну я, товарищ второй секретарь, – Решетов слегка побледнел, не привыкший окунаться в дерьмо перед своими людьми.
– Я Кондратьев Михаил Григорьевич. Слышал небось?
– Ну слышал.
– «Ну слышал», – передразнил Кондратьев. – Распоясались тут, где дисциплина, капитан? Вчера хотел примчаться, шеи намылить, да не успел, дел выше крыши.
– Деловой ты, – вальяжно отозвался Решетов.
– Ты как разговариваешь? – закипел секретарь.
– Слушай, друг, не ори, голова болит, – вклинился Зотов в разговор, оттирая Решетова собой.
– А ты кто такой?
– Зотов, представитель Центра в окрестных селах и деревнях.
–Пф! – секретарь временно потерял дар речи. – Ничего себе! В Штабе партизанских отрядов с ног
