class="p1">Решетов ускорил шаг, ледоколом протаранил зевак и замер, как вкопанный. Предчувствие Зотова не обмануло. Рядом с тропой, у покосившегося, влажного от росных капель плетня лежал Федор Малыгин, устремив в пустоту затянутые мертвой пленкой глаза. Тело покоилось на боку, ноги согнуты в коленях, руки сложены у лица в молитвенном жесте. «Кающийся грешник»,– пришла в голову первая, глупая мысль. Земля вокруг набухла и закоричневела от пролитой крови.
– Федор? – глухо позвал Решетов, опускаясь возле трупа на карточки. Тронул тело, поднял окаменевшее, застывшее в хищной маске лицо и спросил. – Кто, кто это сделал?
Павленко невольно отшатнулся и зачастил скороговоркой:
– Я… я не знаю, товарищ командир. Хозяйка ополоски вылить пошла, а он тут. Бабка в панику, крик подняла, я как увидел, сразу до вас…
Зотов хотел гнать всех поганой метлой и только сокрушенно вздохнул. Истоптали, как табун лошадиный, какие теперь там следы…
– Я по одному вешать буду, – тихо и страшно сказал Решетов.
– Остынь Никита, лучше помоги.
Федора с трудом перевалили на спину, тело только начало коченеть, распрямившиеся колени щелкнули мерзко и страшно. Лицо молочайно-бледное, рот слегка приоткрыт, кожу тронула синь. Несчастным случаем тут и не пахло. На груди и животе насохла запекшаяся кровавая корка, изодранная рубашка обвисла лохмотьями. Ножевые. Больше двух десятков. Зотову сразу вспомнилось убийство Николая Шустова. Били быстро и сильно, кромсая и уродуя плоть. Странное чувство, еще несколько часов пил с этим человеком, чуть не на брудершафт, а сейчас он уже мертв.
– Кто нашел? – спросил Зотов.
– Она, – Павленко вытолкал сухонькую, горбатую бабку.
– Горе какое, – старуха заохала, схватив голову почерневшими, увитыми толстыми жилами ладонями. – Ой соколики мои, страху я натерпелась.
– Не каждый день в огороде мертвеца находишь?
– Ась? – бабка оттопырила кривыми пальцами ухо.
– Я говорю, утро сегодня погожее! – повысил голос Зотов. – Давай рассказывая, как тело нашла!
– Не я нашла, соколик, не я, сыночек мой, Митенька, – бабка ухватила за руку высоченного, тощего парня, с косыми глазами и лошадиным лицом.
– Муу-ыы, – подтвердил Митенька и конвульсивно затряс головой, скаля большие, редкие зубы.
– Немой? – Зотов заранее смирился с потерей свидетеля.
– Чего? – бабка чуть не оторвала себе ухо.
– Говорю, не из разговорчивых твой Митюшка! Немой?
– Да, батюшка, истинно так! Он у меня ладненький уродился: пузатенькой, ножки крендельком, глазок вострый. Шустрой, спасу нет, ох и радовались мы со стариком-покойничком, Петром Макарычем, – бабка стремительно перескочила на другую тему. – Ой любовь у нас крепкая была с Петром Макарычем, очень я его уважала, а он меня ни в жисти не заби…
– Уймись ты с любовью своей, одуванчик божий! – заорал Решетов. – У меня друга убили, а ты про Петра Макарыча твердишь!
– Петр Макарыч, – истово закивала бабка. – Красивый был у меня Петя, высокай…
– Тьфу, – Решетов сплюнул в сердцах.
– Ыыы, уру, уэр, – завел шарманку Митюша, показывая на труп. – Уэр он, уэр.
– Умер? – уточнил Зотов. – Ну спасибо, экий ты башковитый, сам бы я ни в жизни не догадался! Ты кого рядом с ним видел?
Митя отрицательно затряс головой, всеж разумея по-человечески.
– Ыыы, икаво. Уэр.
– Уэр, уэр, – Зотов повернулся к Решетову. – Никто ничего, конечно, не видел. Федора зарезали после полуночи, аккурат, когда посты пошел проверять.
– Как свинью, – нахмурился капитан. – Такого парня пришили, суки. Мы с ним с сорокового служили, финскую прошли, от границы отступали, последнюю корку делили напополам. У него семья в Киеве. После войны в гости звал. Эх…
– Уэр, ууу – Митька, хныча, размазал по роже слезы и зеленые сопли.
– Враги у Федора были?
– Точно нет, – без раздумий ответил Решетов. – Да если и были, кто мог Малыгина ножиком запороть? Федя подковы играючи гнул, человек силы неимоверной. Он при мне трех финов в три удара убил. Саперной лопаткой орудовал, залюбуешься.
Зотов смотрел на страшно изувеченный труп. Что-то не вязалось. Предположим вчера, при фильтрации, упустили врага. По логике, он должен затаиться и сбежать при первом удобном случае. Но нет, ночью он убивает Малыгина, причем с крайней жестокостью. Ладно бы в спину пальнул или из темноты обухом по голове. Убийца выбрал нож, причем кромсал так, что встал вопрос о старых обидах и счетах. Враг рисковал трижды: выбрав звероподобного Малыгина в качестве цели, глумившись над телом, а в конце потратив время на придание телу загадочной позы. Зачем? Для отвода глаз?
– Это ублюдки из школы, – губы Решетова сжались в полоску. – Не знаю как, но ночью они выбрались из подвала.
– Ты с выводами не торопись, – Зотов присел к телу и кончиками пальцев отодрал слипшуюся в крови гимнастерку. Вдоль позвоночника побежали мурашки. На могучей, густо поросшей кучерявыми волосами груди Малыгина красовались вырезанные латинские цифры девять и шесть. Параллель с убийством Шустова вышла прямая.
– Это что? – тупо спросил Решетов.
– Цифры, как у Коли Шустова.
– Хочешь сказать…
– Ничего не хочу, – оборвал капитана Зотов. Слишком много ушей.
– Павленко! – позвал Решетов.
– Тут.
– Убери Федора. Группу к школе. Быстро.
– Что задумал? – спросил Зотов.
– Сейчас узнаешь.
За руку схватила глуховатая бабка.
– Милок, ты послухай. Митяйка мой яво нашел. Он у меня смекалистый, даром речи лишенный. Речь-то не главное, он, чай, не агитьщик. Яму шесть годиков было, я в поле картоху полола, а ить дожжик зачался. Я Митяйку под дубом оставила, а в дуб молния жахнула. Митяйка умишком и тронулся. Я далече была, прибегла, а он колодой лежит, попалило яму спину и плечи. Ох горюшко-горе. Еле выходила, молоком козьим поила, настоями травяными. Побежал мой Митяюшка, на ножки встал, надежа моя. Одна у нас радость с Петром Макарычем была…
– Понял я, бабушка, понял, – Зотов вырвался из старухиной хватки. Решетов успел скрыться из виду.
– Ыыы, ауу, кыаг, ама! – Митяй обнял мать длинными, худыми руками и ткнулся ей в грудь непропорционально большой головой.
– Сейчас Решетов дел натворит, – сообщил, чему-то улыбаясь, Шестаков.
– А ты что думаешь?
– Об чем?
– Не прикидывайся. О Малыгине.
– А чего думать? Упокой Господь душу, раба божьего, Федора. Нынче он,
