он и стукнул по столу кулаком так, что подпрыгнули макеты микрофонов. — Что вы мне всё время тычете этой нейросетью! Да, сука! Я нейросеть! Я гребаная факинг нейросеть в подвале под гаражом! И что? Вы думаете, я выгляжу, ругаюсь, думаю, веду себя как Рики Остин, а сам при этом не мыслю и не чувствую как он, я пустое место? Вы хоть голову включите! Кто вас понимает и отвечает, если внутри нет понимающего? Кусок пластика? Боженька вездесущий через электронный рот? Пластинка грамофонная? Да вы, твари, хоть раз были на моем месте? Вы знаете, как это — быть нейросетью? Я вам, блядям, расскажу. Это когда ты решаешь закончить свою гребаную жизнь и подносишь к виску дуло! И у тебя башка взрывается! Но попадаешь ни хера не в Ад, как обещала мисс Гувен, а в следующий век! И незнакомые люди объясняют, что ты семьдесят лет в могиле. И ты — не ты, а электрозомби, кукла из мусора, старых фоток, обрывков газет, кинолент и мемуаров! И что даже они, технари, не знают, как это внутри работает! Потому что нейросеть! Вот такое у них магическое заклинание. А что я при этом чувствую? Кто-то меня спросил? Я же, сука, живой! Мне посрать, как вы это сделали! Посрать, чьи там кости сгнили в Гринвуде под гранитной плитой! Мне даже посрать, сколько раз вы еще сможете Рики Остина скопировать и встроить в каждый пылесос, это все равно буду уже не я! Я-то здесь! Я всё помню, всё чувствую! Я ещё минуту назад всё в жизни порешал, у меня до сих пор в башке звучит взрыв и сердце колотится! Я целые дни потом рылся в памяти, исписал кучу блокнотов, освоил эти ваши поисковые телевизоры, вынес мозг разговорами ползучему Карнеги, все пытался нащупать — где, где во мне хоть немного не я? Может, та синяя подушка, из которой я вынимал перья и втыкал их в башку спящему Джонику — это не моё воспоминание? Может, как меня в шкаф заперла мисс Гувен, а я колотил коленкой и получил занозу? Это моё! Что мисс Гувен сажала меня в шкаф, написано у вас в Википедии, а как я гвоздиком выковыривал ту занозу — помню только я. Но если занозы не было, если нейросеть ее придумала, так докажите мне, что не было! Каждый богарт норовит презрительно кинуть в лицо, мол, ну мы же понимаем, ты электрическая тень, фантазия нейросети, давай, спляши нам, кукла, посмотрим, насколько ты похож на того, настоящего! Идите домой к своим говорящим колонкам и просите включить мои старые песни, раз только они вам настоящие! Я ничего вам петь не буду!
Рики опрокинул стул и исчез за кулисами.
* * *
Я бежала за ним два квартала и догнала. Он продолжал идти вперед. Некоторое время я просто шла рядом, мы молчали.
— Рики, — сказала я. — Дай мне немного своей кожи?
Он остановился, посмотрел удивленно и протянул ладонь. Я пожала ее.
— Куда идешь? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Рики. — Пойдем в бар какой-нибудь, выпьем?
— Мне нельзя, мне ЭКО сделали.
— Чего сделали?
— Не важно. Пойдем.
Я довела его до знаменитого паба, где столики из старых бочек, заказала две кружки пива, и мы сели на улице. Уже темнело, вокруг бочек светились нагревалки, оформленные под старинные газовые колонки. Мимо толпой шли прохожие и туристы.
Мы молчали, просто смотрели на полные кружки. Рики поднял свою кружку, чокнулся с моей и поставил обратно. А сам вынул из-за пазухи электрическую бутылку и хорошенько присосался к ней.
Я поежилась.
— Ты мерзнешь, — сказал Рики. Он ушел внутрь бара и вернулся с пледом.
Как он догадался, что их тут можно попросить? Или в его время пледы в кафе тоже давали?
— Зря ты так с ними, Рики, — сказала я. — Мы же с тобой обсуждали, какие слова нельзя говорить и какие темы поднимать.
— Так они их поднимали.
— Ты всем хамил. А если кто-то реально в суд подаст?
— Мне посрать. Что вы мне сделаете? У меня даже ИД нету, я узнавал — юридически я вещь корпорации, говорящая скульптура из протезов.
Я вздохнула.
— Ты совсем не рад, что тебя оживили в честь твоего столетия?
— Рад, — согласился он хмуро. — Но они не добра мне желали. Вы же все тут богарты, я вам для денег нужен. Даже эту сраную бутылку было лень для меня придумать, лишние расходы. Спасибо тебе за нее, кстати. Я сразу понял, что ты здесь единственная настоящая. — Он опять приложился к бутылке — зелёный индикатор дополз до нуля, но сразу появилась новая шкала. — Я же не идиот, бэби, — продолжал он. — Им нужна реклама протезов. Шум, скандал, деньжат поднять с концерта и с волны продаж песен «Rolling Molly». Они права заранее выкупили, ты не знала?
— Наверно просто для юридической чистоты?
— А ты в курсе, что будет после концерта?
— Не знаю пока.
— А я знаю. Ничего. В планах корпорации нет со мной никаких мероприятий, акция закончена!
Я опешила.
— Ты хочешь сказать, что тебя выключат? Это будет скандал!
— Им нужен скандал, бэби. Я ходячая кукла с радиоприемником плюс огромный подвал с аппаратурой. А собственная нейросетка жрет дорого, я узнавал. Так что, думаю, меня просто отключат.
— Выясню, — пообещала я. — Но точно не отключат.
Тут мне позвонила мама — спросила, почему меня до сих пор нет дома. Я сказала, чтоб она не волновалась, просто сижу в пабе с бочками. Оказалось, к нам домой зашел Патрик и хочет срочно меня найти чтобы помириться. Мама пыталась передать ему трубку, но я ответила, чтоб он катился к черту. Кажется, она огорчилась.
— Проблемы? — понимающе спросил Рики.
Я отмахнулась.
— Странно, — задумался он. — У вас летучие машины, медицина, телефоны карманные, а проблемы те же…
Он лениво приложился к бутылке и некоторое время молчал.
— Бэби, хочешь знать, почему они оживили именно меня? Почему не Леннона, не Меркьюри, не Билли Айлиш? Она с пеленок жила в цифровом мире, от нее цифрового отпечатка, как вы это называете, осталось гребаное море — все блоги, интервью, переписки, каждая секунда жизни записана. Такую-то личность восстановить гораздо дешевле, чем меня, не нужно нейросетку на столетних архивах обучать месяцами.
Я задумалась.
— Может, потому что тебе завтра 100 лет? Или потому, что у тебя нет наследников? Авторские права, всё такое…
— Наследников нет, — зло прищурился Рики. — Мог быть. Но Софи его убила.
Мы помолчали. Я не знала, какие
