2.
Это был парк, вплотную примыкающий к индустриальной зоне, большой и довольно ухоженный – возможно, именно тот, в котором гулял с родителями давешний малыш из аэрорельса. Не торопясь, я шагаю по асфальтированной дорожке. Маршрут известен, времени еще достаточно. Я иду мимо аттракционов, горок, качелей, скверов и многочисленных забегаловок. Облака разошлись, вечер солнечный и очень теплый – возможно, последний теплый осенний вечер в этом году. Вечерняя веселая жизнь мельтешит вокруг меня. Но чем дальше я углубляюсь в путаницу дорожек, тем тише и безлюднее становится кругом.
Эта кафешка притулилась возле бывшей смотровой площадки. Отсюда, очевидно, когда-то открывался очень красивый вид на город. Когда-то давно. Потом старые кварталы снесли, на их месте построили военный завод, который какое-то время был градообразующим предприятием, а сейчас, после окончания войны, постепенно приходил в запустение. Но каменный парапет не чинили, наверное, еще со времен постройки завода, и он наполовину осыпался и огражден снизу стальной сетью. На каменной площадке в художественном беспорядке теснятся столики – почти сплошь пустые. За столик я не сажусь. Я выбираю одну из скамеек, стоящих у самого парапета лицом к нему, а спинками – к кафешке. В двух шагах от моей скамейки начинается искрошенная каменная лестница, ведущая вниз и назад, в сторону парка.
Теперь надо подождать. Я сделал круг: под парапетом, на запущенном автодроме, сгрудились байкеры; их отсюда отлично видно, при желании их можно даже окликнуть, не вставая со скамейки. В толпе кожанок и бандан мелькают синяя шевелюра и пурпурный пиджак. Если бы кто-то из байкеров поднял голову, то разглядел бы и меня, и любого, сидящего на этой скамейке. Я смотрю на часы. Если всё пойдет без форс-мажоров, долго ждать мне не придется.
Хорошо одетая пожилая женщина с серым лицом поднимается по ступенькам и идет к моей скамейке. Очевидно, она замечает меня только в самый последний момент. Она колеблется; но я окидываю ее равнодушно-вежливым взглядом и продолжаю прилежно наблюдать за байкерами. Она неловко садится на скамейку. Вообще она двигается как-то неловко, боком, как человек, который вынужден терпеть сильную боль. Она достает из сумочки планшет, открывает чехол и некоторое время читает – листает страницы текста. Но страницы замирают, она сидит неподвижно, а потом переключается на поисковик. Я знаю, что кафе за нашей спиной раздает бесплатный вай-фай.
– Вы ищете не там, – негромко говорю я, наблюдая за байкерами. Женщина крупно вздрагивает.
– Простите?..
– Вот странно, да? – говорю я, прилежно наблюдая за байкерами. – Мир информации, третье тысячелетие. Всё известно всем. Но если что-то действительно нужно узнать... то узнать это невозможно. Как в каменном веке.
Некоторое время она молчит, а потом спрашивает:
– Мы знакомы?
Я качаю головой, хотя неправа она только отчасти. Мне известно ее имя, а вот меня она, конечно, не узнала. Хотя я несколько последних вечеров подряд провел за ближайшим столиком, в десяти метрах позади скамейки, на которую она день за днем приходит вот уже примерно полтора месяца.
Женщина хмурится, явно немного сердясь. Теперь она кажется гораздо моложе, чем в первую минуту. Даже стороннему наблюдателю сейчас было бы очевидно, что она или очень сильно устала, или ее что-то вдруг недавно состарило. Я поднимаюсь со скамейки, засовываю руки в карманы и подхожу к разрушенному парапету.
– Странные они люди, правда? – говорю я, кивая вниз, на байкеров. – То ли юродивые, то ли уголовники. Что они любят? Во что они верят? Человек ведь не может... не верить. Это очень сильное желание. Иногда человек под его влиянием начинает без удержу улучшать свою жизнь. Любыми средствами увеличивать ее комфортабельность. А иногда оно заставляет его бежать от чего-то комфортного... но неправильного. Как правило, мы очень горюем, теряя человека, попавшего в эту вторую категорию, но кто сказал, что пропасть без вести не может человек и из первой? По крайней мере для родных.
Наклонив голову, она слушает всю эту ахинею, и, кажется, слушает не очень внимательно. Но на словах «пропасть без вести» ее лицо стекленеет.
– Вы тоже из них? – отрывисто спрашивает она. – Вы тоже байкер?
Я качаю головой и открываю сумку. Я в обычной цивильной одежде и больше похож на хипстера, чем на байкера, и она, конечно, это видит. Но в таких случаях одежда не значит ничего.
– Вы должны понимать, – помолчав, говорит женщина, – если вам что-то известно... за любую деталь... Как вас зовут?
– Зовут меня Митя, – говорю я и вытаскиваю из сумки то, что мне нужно. – Дмитрий Печкин. Но я тут ни при чем. Я в вашей истории не играю никакой важной роли и на самом деле почти ничего не знаю. Я здесь просто затем, чтобы передать сообщение. Можете считать, что я обычный почтальон, у меня и фамилия подходящая. – И я протягиваю ей клочок бумаги. Она послушно берет и читает. Записка очень короткая; я это знаю, потому что сам ее писал – под диктовку. – Они же бывают везде, – поясняю я. – Не только в нашей стране, но и в Европе, в Азии, в Африке – везде. Сейчас же нет проблемы границы пересекать... Город Эктополь, госпиталь Амбруаза Паре. Вот, там написан адрес. Это Греция, кажется... хотя я не уверен. – Она неподвижно смотрит в записку. – Я не могу ручаться, что с ним все хорошо, – продолжаю я, – и он, скорее всего, нуждается в вашей помощи. И еще меня просили передать: не сердитесь на его друзей. У них действительно вышла небольшая размолвка, и он уехал. В одиночку. И они в самом деле ничего не знают о том, что с ним случилось. Поэтому и не могли вам ничем помочь.
– Но он
