сдержался. Потому что и государя, и государыню, и Марию Фёдоровну он тоже жалел. Может, даже в первую очередь.
— Что бы вы обо мне ни думали, нет нужды, — сказал Александр Христофорович. — Ещё не такое думают и говорят прямо в лицо, не стесняясь. Знаете, почему меня назначили главой высшей полиции? Все полагают, будто я мирволил «нашим друзьям по 14 декабря», а государь этого хотел.
«Не так?»
— Моего отца выслали из России по доносу. Мы долго семьёй скитались, бедствовали. Я видел, чем для человека может обернуться чужое неосторожное слово. И что бывает, когда государь такому слову верит.
Священник помолчал. Потом кивнул, как бы внутренне примиряясь с незваным и неприятным гостем.
— Я вот что думаю, — проговорил он, взвешивая слова, — не всякому врачебному приговору нужно верить. Должно решаться на свой страх и риск. И уповать на Бога. Поживёт ещё царица. И детки будут.
* * *
Получив такое не весьма утешительное напутствие, Александр Христофорович решил наведаться в казармы Кирасирского полка, где чаял встретить генерал-майора Алексея Фёдоровича Орлова и предварить его о грядущих переменах. А последние пугали. Впрочем, не были неизбежны, если взяться за дело с умом. Что, не в последнюю очередь, предполагало обретение союзников.
Бенкендорф с самого начала сказал себе, что не поедет к военному министру Чернышёву — старая неприязнь. Не то чтобы с войны, но с совместного сидения в Следственном Комитете. Самодовольный, властный, не способный ужиться ни с кем, кроме собственного отражения в зеркале!
На него первого стоило подумать по поводу доноса. Однако… Александр Христофорович не подумал. Есть и у Чернышёва черта, за которую тот не зайдёт, и, покуда знает, что III отделение поласкает его ведомство в отчётах куда как мягче других министерств, на откровенную подлость не решится. Нет, тут другой почерк: вкрадчивый, мягкий, без клякс.
Чернышёв что? Горлопан. Государю, с которым тоже дружен, так прямо и сказал в 26-м году: дескать, Бенкендорф — раззява, злодеям — первый потатчик, всех распустит, его каждый писарь за нос поведёт. Никс сдержанно скривился, взял генерала за руку и рек в назидание потомству: «Я знаю, вы Александра Христофоровича не любите. Но работать будете вместе». С тех пор работали.
Нет, Чернышёв хоть и мог нагадить, но не его манера: тот ломит, ветки трещат. Однако и ехать к нему, искать союза против неведомого врага шеф жандармов не стал. Когда нащупает гадюку, тогда и позовёт — вместе давить сподручнее. А пока рано.
Граф Орлов — другое дело. Простодушен, но сметлив. В меру честен, без меры предан. Не болтун. От него мог изойти дельный совет. Всё-таки у Орлова свои сведения, у Бенкендорфа свои, если их соединить…
Алексея Фёдоровича он нашёл в Манеже. Генерал старательно гнул под себя норовистую лошадь. Кого другого кобыла давно размазала бы по опилкам с навозом. Но Орлов уродился богатырём, и коняга под ним едва не трещала. Ей, сердечной, и шелохнуться-то было трудно. Вон задние ноги совсем согнула, не смеет в сторону прянуть.
Бенкендорф распорядился подать себе любую лошадь. Скотина хорохорилась ровно столько, сколько её подводили, но, почувствовав на загривке привычную руку, разом успокоилась. Странное действие он производил на женщин и лошадей! И те, и другие нервные, норовистые, деликатные. Накройте храпящей кобыле ноздри — вот так трепещет любовница в миг предпоследнего блаженства. Дотроньтесь в тревожный час лошади до ушей — вот так не ослабляет внимания хорошая жена, ловит разом и тебя, и дом, и детей, и город, и опять тебя.
Нет, лошади его любят. И верят без остатка. Куда поведёт, туда, значит, и надо. А потому караковый мерин не стал дурить, вставать в свечку, чуя чужого седока, а без дальних околичностей отвёз прямо к Орлову.
— Вот так-так? — удивился тот. — Ты разве не на докладе?
Известное дело, он был на докладе и ничего хорошего не вынес.
— Алексей Фёдорович, поговорить надо, — гость взял кобылу графа за повод. — Диспозиция такая…
Далее в течение десяти минут он бегло излагал случившееся, пересыпая речь известными ему медицинскими терминами, — так выходило пристойнее.
Граф хмурился, кивал, точно щёлкал в голове костяшками счетов, но никак не мог свести дебет с кредитом.
— А-а я не понял, — любопытство всё-таки пересилило в нём почтительность, — почему не жить без детей? В своё удовольствие?
Бенкендорф смерил собеседника снисходительным взглядом.
— Ты государя с нами не ровняй. Мы где уроки получали? У маркитанток в обозе. А в августейшей семье просто не знают, что такое «своё удовольствие». Не положено.
Орлов долго молчал, переваривая услышанное. Потом выдавил из себя:
— Прискорбный факт. Но наше-то какое собачье дело?
Тугодум.
Александр Христофорович не счёл за труд объяснить как можно доходчивее:
— А ты прикинь, что будет, если, вместо нашей доброй, милой, никуда не лезущей Шарлотты, появится какая-нибудь Помпадура, и мы с тобой станем отдавать ей честь и от неё получать приказания?
Бенкендорф дал вопросу как следует утолкаться в голове у Орлова, а потом проследил, как по лицу собеседника расплылось крайнее неудовольствие.
— Сдаётся мне, друг любезный, что кто-то начал большую игру. А нас с тобой не зовёт. Донос на Воронцова — камень в мой огород. Погоди, и к тебе будут придирки.
— Да были придирки, — насупился граф, теребя уздечку. — Лошади в гвардии плохо перезимовали. Убыль немалая. А тут поход. Государь взвился, как василиск…
— Откуда он узнал?
— Я думал: твоя работа, — обиженно буркнул Орлов.
— Не моя.
— Тогда чья же?
— Того, кто подсунул вчера донос и, я чай, уже готовит длинноногую девочку на подтанцовки, — фыркнул Александр Христофорович. — Думать надо. Искать. А пока всеми силами отсекать от государя амурные угрозы. Хоть сам ложись.
Последняя перспектива посмешила собеседника.
— Я не прочь. Но удобнее всего действовать через министра двора князя Волконского. Ты и его подозреваешь?
По-хорошему надо бы. Но нет. Александр Христофорович был уверен: узнай грозный Петрохан о поползновениях против августейшей семьи, и сейчас же подавил бы чугунной дланью.
— Решено. Ты поговори с Волконским. Его дело следить: кто, какую и зачем государю подводит. И мешать. А мы её при первой возможности срежем.
Орлов принял поручение, словно речь шла о защите полкового знамени. И то сказать, на кону стояло большее.
Про себя Александр Христофорович понимал одно: чтобы спасти императорскую семью, понадобится развратить государя, и сделать это раньше, чем успеют другие.
Глава 2. ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ
АЛЕКСАНДРА ХРИСТОФОРОВИЧА
(после обеда)
Задумчиво постукивая перчатками по ладони, Бенкендорф вышел из Манежа. Зябко вздёрнул плечами, заставляя медвежий воротник на шинели встать дыбом — апрель не тётка, — и стал высматривать свою карету. Та подкатила раньше, чем
