– Баба Люба, как ты думаешь, мог ли Алексей Михайлович перед своей смертью кому-нибудь сообщить о том месте, где он спрятал церковные ценности? Например, своему сыну, отцу Марии Андреевны?
– А кто ж его знает, но навряд, иначе бы Андрей Алексеевич потом все рассказал сельчанам и Маньке, а он смолчал. Да и когда Алексею Михайловичу было рассказывать? К обеду его уже убили. А так-то разное судачат…
– Ну а как по-вашему, где священник мог схоронить церковное добро? Может быть, в собственном доме или в самой церкви?
– Что ты! Церкву-то чекисты тогда на семь раз всю прошерстили, да и потом мы, ребятишки, ее насквозь да поперек излазали. Нет там ничего, а дома и подавно, Манька за семьдесят-то пять лет каждую паутинку там знает. Неужто ты, Константин, думаешь, что из-за тех окладов да паникадил и приняла она смертушку?
– Вполне возможно.
– Ох ты господи! Знал бы дед ее, что так оно обернется…
– Это только мое предположение, а на деле, может, и не так. Церковь у вас стоит ухоженная. Она действующая?
– А для кого ей действовать? Ее отремонтировали и закрыли, говорят, что скоро будут туристам показывать. Исторический памятник! А кто этот исторический памятник спас? К Маньке даже ни разу и не зашли.
– Стоит ли удивляться, вы столько лет прожили – ко всему пора привыкнуть. А что там было до того, как ее решили отремонтировать?
– А чего там только не было. И дворец культуры, и спортивный зал, и склад. А ты пошел, что ли? А то мне собираться пора, скоро хлеб должны подвезти. Нам хлеб-то раз в неделю завозят. Не прозевать бы.
Распрощавшись с бабусей, я пешком отправился к церкви, благо было до нее не больше двух шагов. Вблизи она оказалась не такая уж маленькая, как смотрелась из окна машины. Обойдя вокруг и проверив замок на прочность, я высчитал, что площадь ее составляет не меньше четырехсот квадратных метров, а если считать задний пристрой, то и того больше. Кроме пристроя, сторона, обращенная к реке, имела дворик, и довольно большой. В нем, по правую сторону, расположилось добротное каменное здание типа барак, очевидно хозяйственного назначения. Как и церковь, оно было закрыто на висячий замок внушительных размеров. По левую же сторону почти на полтора метра были подняты стены капитального строения непонятного назначения. Пустые бочки из-под краски и различный еще не убранный строительный мусор говорили о том, что совсем недавно здесь велись, а может быть, и ведутся ремонтно-строительные работы.
Нет, надо признать, что после НКВД, ребятишек и зодчих мне здесь делать нечего.
Дом священника Крюкова не только опечатали, но для убедительности еще и заколотили досками. Секунду поколебавшись, я распахнул калитку и во второй раз зашел во двор. Сделав шаг, огляделся, но теперь уже спокойно и внимательно.
Вход в дом находился в пяти метрах, прямо напротив калитки. С правой стороны от крыльца расположился полупустой дровяник, а от него, вдоль дома, дорожка вела в огород. Шагнув на нее, я обнаружил цветник, а за ним навес погреба, тоже разместившегося справа. За погребом, через густо поросший участок, смотревшийся здесь совершенно неестественно, виднелся полуразрушенный сарай и какое-то дощатое строение непонятного назначения, но тоже в аварийном состоянии. Между ними затаился щелястый, покосившийся сортир, обещавший развалиться уже в этом полугодии. Всю левую, большую часть двора занимал богатый, хорошо ухоженный огород. Видимо, с него и кормилась бывшая учительница и попова внучка.
Возвращаясь по дорожке назад, я как следует рассмотрел заднюю стенку дома и был достаточно удивлен, когда заметил в ней дверь. Продравшись сквозь буйно разросшуюся зелень, я вошел в незапертое помещение.
В комнату, величиной не уступающую той, где жила Мария Андреевна, не меньше как десятилетие не ступала человеческая нога. Это я понял сразу, потому как чуть было не провалился сквозь доски напрочь прогнившего пола. С опаской перескочив на достаточно целый участок, я смог осмотреться, благо солнце в этот час хоть с трудом, но пробивало мутную броню запыленных стекол. Трудно было сказать, кто здесь когда-то жил, потому как, кроме дряхлого стола, сундука да железного остова койки, здесь ничего не было. Со всяческими предосторожностями, пробуя зыбкий настил, я двинулся к укладке. Она оказалась на замке, но достаточно было небольшого усилия, чтобы трухлявое дерево тут же отпустило ржавые гвозди накладки и пробоя. Едва я откинул крышку, как в нос шибануло затхлой стариной и плесенью. Среди полуистлевшей одежды и обуви в глаза сразу же бросилась довольно большая шкатулка, а точнее, наспех сколоченная деревянная коробка, лишенная каких бы то ни было украшений. Кажется, я нашел что-то интересное…
– И не стыдно тебе совать свой длинный нос куда не следует? – неожиданно спросил меня голос за спиной.
– Нет, баба Люба, – не поворачиваясь, ответил я, – мы ведь хотим найти убийцу Марии Андреевны. Но чтобы это сделать, мне нужно знать как можно больше.
– Найдешь ты его, держи карман шире.
– Ты знаешь, кто раньше жил в этой половине дома?
– Сколь себя помню, так никто тут не жил, а раньше, говорят, здесь Алексея Михайловича мастерская была.
– Так он у вас еще и художником был, ну не поп, а чистый Леонардо да Винчи.
– Он не картинки тут рисовал, – строго возразила бабуся. – Он сапоги чинил.
– Понятно, – устыдившись своих крамольных мыслей, виновато протянул я и, повернувшись к ней, спросил: – А ты не знаешь, что находится в этой шкатулке?
– Случалось видеть, там Манька хранила свои тетради, те самые, о которых я тебе говорила, а что там лежит сейчас, я не могу знать. Открой.
– Попробую, – с готовностью согласился я и открыл короб.
Баба Люба говорила чистую правду. Кроме двух стопок обычных школьных тетрадок, внутри ничего не обнаружилось.
– Ты не будешь возражать, если на пару дней я заберу их с собой?
– А мне-то что? Бери хоть насовсем. Кому они теперь нужны? Да и сама Манька еще при жизни от них отказалась. Однако пойдем отсюда, негоже по чужим домам шарить. Что люди о нас подумают?
Проходя мимо погреба, я не удержался и, кивнув на буйно разросшуюся, дикую траву, спросил:
– Что это, баба Люба? Кругом все ухожено и подстрижено, а здесь, как на необитаемом острове, трава по пояс.
– А тут у нее раньше уборная была, что же прикажешь – огурцы тут сажать? Ну, Константин, с богом! – попрощалась она, когда мы вышли на дорогу.
* * *
Засесть за тетради Марии Андреевны мне в тот день не удалось, потому что сразу по приезде я завалился спать, а вечером вернулся тесть-полковник и в очередной раз меня озадачил. Правда, на этот раз дело не касалось его лично, и от этого уже становилось легче.
– Банк бомбанули, – садясь за стол и впиваясь в шницель, со вкусом сообщил он.
– И конечно, его охраняли ваши орлы из «Сокола», – хрюкнув, продолжил я его мысль.
