что есть, отдайте!
Торопитесь! Торопитесь!!
По-ку-пай-те!!!
А торговка громче, резче,
в дьявольском угаре:
— Три последних!.. Две!.. До встречи…
Пусто на базаре.
* * *
Пришла двугорбая косуля,
ну просто вылитый верблюд,
и говорит: «За правду бьют,
а вымысел недоказуем».
Я спорить с женщиной не стал.
Я все учел — рога, копыта…
— Как звать вас, милая?
— Эдита.
— Откуда прибыли?
— Со скал.
На этом, собственно, беседа
и завершилась. Бредом бред.
Чего на свете только нет,
а нам пока лишь снится это.
Монолог вечно молодого
поэта
Двадцать семь — не порок, не обуза,
не распад на житейской волне.
И счастливая юная муза
по ночам прибегает ко мне.
Мы на пару смеемся и плачем,
намечаем дела и пути
и за грубыми рифмами прячем
наболевшую нежность в груди.
Я иду по бескрайней дороге.
Я, как воздухом, жизнью дышу.
В непонятной, но вечной тревоге
я прекрасные песни пишу.
По столам в кабинетах разложен,
я к пятидесяти пяти
в типографиях буду размножен
и распродан в торговой сети.
И, лаская внучка-карапуза,
одобряя мой правильный быт,
пожилая почтенная муза
для порядка меня посетит.
К юбилею предложит награду —
тонну лавровых желтых венков.
Я спрошу: «А зачем?» Скажет: «Надо,
для приманки других дураков».
Соглашусь. Предложу мемуары.
Распрощаюсь. Приму валидол.
И всю ночь меня будут кошмары
звать, как прежде, за письменный стол.
Напроломная
Жизнь — дело частное. Мы лезем напролом.
Никто не даст нам, если сами не возьмем.
Попробуй здесь и дальше совесть завести.
Моргнешь, а дети-то успели подрасти,
а ты все там же, где стоял, и честь с тобой,
и всюду — старшие по чину. Хочешь? Стой!
Возьмут любимую, не купишь огурцов.
Помрешь с обидою на мир в конце концов.
Судьба не слон, но давит, если в нужный миг
ненапроломного закона не постиг.
А мы привыкли лезть, и всюду — напролом.
Мы в люди выбились — обратно не пойдем!
Отцы и дети
Мой сын придумал магазин.
Четыре года сыну.
Подвозит на машине сын
товары к магазину.
Директор, грузчик, продавец—
вовсю идет работа!
А покупатель — я, отец,
и больше нет народа.
Я поначалу заюлил,
опять же время, нервы,
но сын меня перехитрил,
сказал, что буду первым.
А случай редкостный такой
представится едва ли
когда еще. И я рукой
махнул. И мы сыграли.
«Что хочешь? — Сын меня спросил.—
Есть яблоки, ватрушки,
черешня, мармелад и сыр,
красивые игрушки,
живая рыбка, пастила
и крабы, и малина…»
«И устрицы», — добавил я,
обидев этим сына.
«Какие спицы? Спицев нет,—
сказал он, — что за спицы?
Сосиски есть, велосипед,
пирожные, синицы…»
Я не стерпел: «Ну что за бред?
Продукты, вещи, птицы—
таких торговых пунктов нет.
Такое только снится!»
Замялся сын: «Но ты же сам
сказал, ты вспомни, папка,
что наш родной универсам
не хуже зоопарка».
Я перебил: «Давай, давай,
торгуй, творенье наше».
Продолжил сын: «Есть кофе, чай
и гречневая каша…»
Я рявкнул: «Кофе?! Греча?! Шиш!!
Я был в универсаме!!!»
И мой испуганный малыш
сбежал на кухню к маме.
* * *
Забавно… Бывало, в плохую погоду
кричал из подъезда лакей:
— Карету барона к парадному входу!
Барон ожидает! Быстрей!
Да… время не ждет… И в плохую погоду
трещит в гараже телефон:
— Машину министра к к центральному входу!
Быстрее! Торопится он!
Воскресенье
Сочинение ученика 5-го класса
средней школы
«Мороз и солнце, день чудесный!»
А. С. Пушкин
В нашем новеньком квартале
мы с утра хвостом стояли
два часа в универсам.
Было холодно носам.
Всех облаяла собака
из-за мусорного бака.
Папа бросил кирпичом,
а собаке — нипочем!
Солнце с придурью светила
в снег ныряло и слепило.
Танцевал с авоськой дед
у киоска для газет.
Хорошо бежать с одышкой,
если пресса есть под мышкой!
Шуровал вприпрыжку дед,
мы хихикали вослед,
а дедуля в два присеста—
от инфаркта до подъезда,
по ледку да без коньков,
дернул дверь и был таков.
А под окнами общаги
малышня давала тяги,
снег разрыли до земли,
шарик беленький нашли,
стали дуть, но не успели:
мамы дружно налетели,
надавали по рукам,
растащили по домам.
На трамвайной остановке
матерились две хипповки,
хохотали мужики,
бабы прыскали в платки.
Папа, ждавший терпеливо,
вдруг взгрустнул о кружке
