что воспользовались шокером. Объяснить причину. А вы не позвонили.
— Да я и не знала! А если использую перцовый баллончик — тоже?
— По закону — да. Хотя… перцовый баллончик… ну, честно… никому до него нет дела.
Какая познавательная ночь получается.
— И что мне грозит? — интересуюсь я.
Левый полицейский — он сидит на месте пассажира — роется в телефоне.
— Ваша соседка должна завтра взять больничный и обратиться на осмотр. А врач вышлет результаты в участок. На основании этого будут решать, заводить ли дело. Дело может затянуться где-то до полугода. Штраф будет… — он покопался в записях, — …от пяти до тридцати тысяч, в зависимости от осмотра и заключения врача.
Ох.
— Но это если она пойдет к врачу, — добавляет другой.
— Поверьте, эта пойдет, — уверяю их я.
— Необязательно. Это она сейчас хочет крови. А утром встанет, на свежую голову, и еще раз десять передумает.
Я в сомненьях качаю головой.
Мы лихачим по пустым улицам Питера, разгоняясь до небывалых скоростей. Дорога идет в объезд. Мост — через железнодорожные рельсы — вот уже лет семь построить не могут.
Вторая машина на одном из перекрестков уходит в сторону, ребята машут ей в окно.
Наконец, подъезжаем к участку.
— А почему было две машины? — спрашиваю, — Все на меня одну?
— Друзья просто подъехали. Думаете, мы вдвоем с вами не справимся?
— Ээ… нет, справитесь, конечно, — кошусь в их сторону я, — Просто мы как вышли, а тут две машины, — я и подумала, это что же про меня такое рассказали, что столько полиции приехало?
— Да нет, ничего такого, просто нападение и пытки электрошокером.
— Ну да. Всего лишь.
Интерьер участка не обновлялся с советских времен. Панели и двери очень старые, из ужасной деревянной обшивки. Одно зазеркаленное окно. Из всей мебели — облезлый стол, вроде учительского, а рядом — три таких же облезлых школьных стульчика, на которые мне указывают рукой.
— Ждите здесь.
Я отдаю паспорт и осматриваюсь. Спать хочется до отупения, но свет и здесь беспощаден. Достаю телефон, играю подряд три партии в судоку. Ничего не происходит. Я слышу переговоры за стеклом, веселую болтовню. Периодически долетает жужжание моего электрошокера, его все включают и выключают. Женский голос на телефоне не умолкает:
— Вы позвонили в отделение полиции. Дежурный оператор…
— Что у вас произошло?
— По какому адресу?
Уже ребята, что привезли меня, правый и левый, выходят, прощаются и отправляются работать дальше.
Ничего не происходит. Стрелка часов над стеклом давно переползла за четыре.
А у меня с утра автобус.
Я думаю, что надо попытаться уснуть хоть так. Сворачиваюсь калачиком поперек трех жестких стульев, веки прикрываю обложкой от паспорта. В отделении еще и холодно, как осенью на ветреной улице, и я успеваю мысленно отчитать того правого за непредоставление такой важной информации. Не отказалась бы от теплых носочков, и от кардигана своего тоже не отказалась. А еще лучше — от одеяла…
Дверь отворяется, и я кожей чувствую, как на меня кто-то смотрит. Подскакиваю, озираюсь под яркой лампой. У стекла застыли два новых человека и глядят как на зверюшку в зоопарке.
— Чего не поделили-то? — наконец спрашивает тот, что повыше, и, похоже, главнее.
Я вздыхаю.
— Это такая долгая история, вы какую часть из нее уже слышали?
Он смотрит на меня.
— Пьяная?
Хороша я, наверное.
— Нет.
— Значит так: дела заводить не будем. Еще раз в ту квартиру сунетесь — в камеру на сорок восемь часов, кормить клопов. Понятно?
Я радостно подскакиваю.
— Да, очень понятно!
Мне подсовывают бумаги.
— Пишите, как все было.
— А электрошокер? — пробую пискнуть я.
Он только молча на меня смотрит, и я утыкаюсь в документы.
***
Посреди семинара зазвонили с незнакомого номера. Я сбросила. Минутой позднее пришла смска: «Здравствуйте! Это участковый 25 отдела полиции Егор Владимирович меня зовут. Свяжитесь со мной пожалуйста как освободитесь». Я выскользнула из аудитории. Набрала номер.
— Добрый день.
Он назвал меня по имени-отчеству.
— Не смогли вас найти. Ваша соседка составила на вас заявление.
Я нервно мерила ногами пространство коридора.
— Еще одно? Я же уже давала показания!
Егор Владимирович удивился:
— Давали?
— Да. Меня ночью забирали, в отделение увезли.
— Как звали дежурных?
Правый и левый.
— Не помню.
— А кто у вас показания принимал — тоже не помните?
— …нет.
— Так, — послышался шелест бумаги, — Похоже, мы потеряли эти документы.
— Потеряли?
— Вы сейчас в Новгороде?
— Как вы хорошо осведомлены…
— Да, вот так умеем. Будете числа до тридцатого?
— Двадцать восьмого.
— Давайте так. Вернетесь двадцать восьмого, а с утра двадцать девятого позвоните, и все уладим. Хорошей вам командировки.
Но не успела я вернуться к делам, как на телефоне высветилось «Мама». Я сбросила. Телефон ожил снова.
Чтоб вы понимали: мы с мамой не общаемся. Началось все на совместной сессии психолога, когда я сказала, что хочу общаться только в присутствии третьего лица: психолога или хотя бы ее лучшей подруги. Тогда мама в гневе вскочила, выкрикнула, что я ее больше не увижу, и не услышу, и буду ли я об этом горевать — навряд ли, прекрасно я без нее обойдусь. После этого я ее и видела, и слышала, и каждый разговор сводился к моей неблагодарности. В последние месяца мама повадилась звонить и в первую секунду сбрасывать, чтобы у меня отображался пропущенный. Чтобы ни в коем случае она не звонила мне первой, она слишком горда для этого. Когда я сообщила, что вижу, что телефон звонит секунду, мама стала заверять, что набрала мой номер случайно, говорить ей со мной не о чем, и вообще у нее все прекрасно.
А сейчас телефон звонил. И звонил повторно. Думая, что, возможно, ей сообщили о серьезном заболевании, может даже смертельном, я взяла трубку.
— Объясни, что происходит, — с трагическим придыханием начала мама без приветствия.
— Что происходит? Эм, ничего не происходит.
— Не ври мне! Как будто я не знаю! Что произошло?
— Мам, ты о чем?
— Почему мне звонят из полиции и говорят, что ты нападаешь на людей с электрошокером?
Меня тоже чертовски интересовало, а с чего это они решили позвонить моей маме. Я совершеннолетняя, школу давно окончила, несу ответственность за себя и свои поступки. Ради всего святого, зачем сюда совать и ее? Из тюремного заключения, клопов и денежных штрафов — это самое несмешное, что можно было придумать.
— Я… это долгая история.
Которую все равно пришлось опять пересказывать.
***
Из командировки я возвращалась на цыпочках. В разговоре с бабушкой упомянула, что уезжаю, и она видела мой чемодан.
