я не отходила, и соседке приходится сделать шаг назад. Мы примериваемся друг к другу.
— Саму не заткнуть, стонет по полдня! — внезапно ринулась она в новую атаку, — Моя дочь уроки не может из-за тебя делать, с твоими криками!
— Да неужели! — удивилась я, — Ну-ка, ну-ка, когда такое было?
По полдня? Стоны? Вот сказочница. Опуская то, что это — откровенная выдумка, мне даже стало интересно, какую дату она назовет. Какой месяц. Вернее даже, какой год. Потому что я-то прекрасно знаю, когда у меня были последние хоть какие-то отношения.
— 2022-ой! — победно восклицает она.
Грустное зрелище: женщина, у которой личной жизни нет настолько, что она запоминает и лелеет, что было у соседки где-то раз больше года назад.
— У меня на телефоне есть видео! — добавляет она.
Еще грустнее.
— Хотелось бы на него посмотреть, — замечаю я.
— А вот и принесу!
Бабушка отворачивается от нас и начинает снимать обувь. Разговор свернул куда-то не в ту сторону.
— Мне нужно с вами поговорить, — еще раз безуспешно пробую я.
Соседка пытается закрыть дверь, но я подставляю в щель ногу.
— Что это такое? — наигранно вопит она, — Это незаконное проникновение в жилище! Вы врываетесь в нашу квартиру!
Я продолжаю стоять на пороге.
— Женя, иди сюда! — кричит соседка, — С телефоном! Сними, как эта ненормальная проникает на нашу территорию.
Из комнаты выбегает девочка. В руках у нее телефон.
— Ты снимаешь? — назидательно спрашивает мама.
Та кивает.
— Она врывается в наш дом! — еще раз восклицает соседка и, прыгнув, хватает меня за пояс кардигана.
Несколько секунд она тянет всем весом внутрь, а я никак не обороняюсь, просто придерживаюсь руками за проем. Но я сильнее. Хлястик, через который просовывается пояс, почти трещит и начинает отрываться. Понимая, что вот-вот порвет одежду, а я смогу это предъявить, соседка отпускает руки и валится на пол. Смотрит на меня снизу, упрямыми, злыми, собачьими глазами.
— Я хочу поговорить с вами, — еще раз через нее говорю я бабушке, которая неподвижно на это взирает, — Ваша дочь жестоко обращается с вашей внучкой.
— Пойдем выйдем, — резко подскакивает с пола соседка, она выталкивает меня в коридор между квартирами, выходит сама и захлопывает дверь, отсекая окружающих. Мы остаемся вдвоем.
— Чего тебе надо, а? — наезжает она, — Ты что, самая крутая? Чего ты сюда притащилась? Своих детей нет, в чужую семью лезешь? Да я тебе…
И вот тут я понимаю, что сейчас сделаю. В полном, кристально ясном сознании, я достаю электрошокер, отключаю предохранитель, подхожу к ней, одной рукой хватаю за руку, другой приставляю шокер к животу и даю разряд. Недолгий. Секунда, две. Смотрю, как она слегка сгибается. Но шокер не действует так сильно, как я ожидала: ни обморока, ни шока нет, соседка смотрит на меня так же, как смотрит, только чуть снизу, рот приоткрылся, а в остальном ничего не меняется. Хорошо, что не пришлось испытывать на наемниках: долго бы я не прожила.
Видя, что особого эффекта нет, я отключаю игрушку. Что толку — пригрозила и пригрозила. Достаточно.
Она стоит на двух ногах, но чуть скрючившись. Придерживает рукой место ожога.
— Да ты чооокнууутааааая… — тянет.
Опять-таки — больше, чтобы задеть.
Мне хочется, чтобы она меня боялась. Чтобы не совалась снова. Поэтому я максимально ровно и спокойно отвечаю:
— Да.
Как и положено психопатке-сумасшедшей.
— Да я тебя из перцового баллончика оболью! — силится соседка.
Я, на полпути к своей квартире, оборачиваюсь и добавляю:
— У меня такой тоже есть.
С этим захожу к себе и запираю дверь.
Несколько минут я стою, не дыша. Прокручиваю в голове произошедшее. Прислушиваюсь. Тишина. Затем из-за стены доносится протяжный вопль и крик:
— Ссскотина!
Крик продолжается. Он тянется и тянется.
— Уауауауауауаааааааааааааа…
Наверное, сорвалась на девочку. Ну надо же на кого-то сорваться. Мое тело абсолютно неподвижно, оно меня не слушается. Я устала. Половина двенадцатого.
В дверь звонят. Беру и шокер, и баллончик. Гляжу в глазок. Но это бабушка.
Я открываю дверь.
— Вы меня впустите?
Помедлив, пропускаю ее в квартиру. Она заходит, как ни в чем не бывало. Я отставляю с коврика обувь, чтобы ей было больше места, спокойно разворачиваюсь к ней спиной. Через стену, через окно продолжается затяжное «уааа-аааааааа».
Оборачиваюсь к даме. Та непроницаемо спокойна.
— Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Бабушку я вижу редко, даже умудрилась забыть про ее существование. Возможно, она не постоянно тут живет, а изредка приезжает. Я пожимаю плечами.
— Да я все уже сказала. Ваша дочь бьет вашу внучку. Орет на нее и унижает. Я вчера вызывала полицию.
— Простите, — перебивает меня бабушка, — А у вас есть дети?
Какой же слабый, предсказуемый ход! И какое глупое, ограниченное мышление. Сейчас я отвечу, что детей нет, потом мне предъявят, что как же я могу судить о материнстве, а я полночи буду доказывать, что необязательно иметь детей, чтобы прийти к тому, что поднимать руку и унижать ребенка — это преступление.
Я решаю сократить на пару часов эту дискуссию.
— Дети есть.
Бабушка даже слегка поперхнулась.
— …где? — она обводит взглядом пустую квартиру и чемодан посреди прохода.
— У матери. В другом месте, — невозмутимо парирую я.
— Но почему…?
— Это моя личная жизнь.
— Ну, допустим, — бормочет себе под нос дама и смотрит на меня по-новому. Мысль о том, что минимум дважды в жизни я раздвигала перед окружающими ноги, явно наделила меня какой-то сверхспособностью и вывела разговор на новый уровень. Пусть гипотетические дети и находятся где-то еще, а я с ними даже не живу.
— Ваша внучка вчера была вся в слезах, — начинаю по новой я, из окна аккомпанирует протяжный вой, — Как сейчас, слышите?
— Это не женина эмоция, — перебивает меня снова бабушка, — Это Кристина.
Пара секунд у меня уходит на понимание.
— Это сейчас Кристина кричит? Ваша дочь?
— Да. Женя обычно молчит.
Я представляю девочку, в молчании смотрящую на мать, что корчится в истерике, бьет по стенам тяжелыми предметами и воет уже дольше десяти минут без передышки.
— Вы хотите сказать, что ваша дочь кричит, срывается, а девочка на все это смотрит, терпит и молчит? Вы понимаете, что так не должно быть? Это называется взрослый ребенок эмоционально незрелого родителя…
— Вы психолог? — перебивают меня снова.
— Нет, — выдерживаю паузу и гляжу ей прямо в глаза, — Но я видела многое в жизни.
Она молчит. Верит.
— В любом случае, вчера именно ваша внучка была в слезах. Она вчера плакала. На нее кричали, ее ударили — из-за каких-то огурцов с помидорами! — она выскочила из комнаты с криками,
