моему личному прошлому. Прошлое есть у каждого из нас, но оно меняется, как меняется направление ветра, который преображает наши с ним отношения. Ты…
Тетя указывает пальцем на одного из зрителей, выбранного отнюдь не случайно, – это один из ее учеников, Эмидио Сальтони.
– Ты… Возможно, ты бережно хранишь свое прошлое. Ты хочешь заставить его явиться вновь в ослепительно-ярких и струящихся одеждах? Ты цепляешься за прошлое?
Эмидио, предварительно получивший необходимые инструкции, отрицательно качает головой. Но тетя, естественно, не дает себя провести и продолжает обвинять, настаивая, что отношения Эмидио с прошлым не так просты, как ему кажется. Затем она переходит к следующей, на этот раз случайной, зрительнице. Та испуганно вжимается в стену.
– Ты ненавидишь свое прошлое! Я это знаю! Ты ненавидишь его за то, что оно унесло твою красоту и никогда ее не вернет!
Испуганная женщина, явно не блиставшая красотой и в более юном возрасте, в недоумении оборачивается к стене, точно ожидая увидеть позади себя постаревшую Монику Беллуччи. Но у тети заготовлен длинный монолог, она пытает еще троих и только потом поворачивается наконец в сторону кухни и призывает Жюльена:
– О приди, мое Прошлое, приди же на ужин со мной!
Она достает из бежевой сумки два хот-дога, которые я приготовила накануне, и начинает потрясать ими в воздухе. Должно быть, Прошлое порядком проголодалось – несмотря на то, что это всего лишь хот-доги, Жюльен во весь опор несется на зов. Я с некоторым оптимизмом думаю о том, что сейчас он сшибет тетю Розальбу и вечер благополучно закончится в ближайшей больнице, но она с нечеловеческим воплем уворачивается и несется прочь, крича:
– Нет! Питающийся пищей небесной не насытится земными дарами!
Эта фраза совсем не похожа на стиль Фьяммы Фавилли. Думаю, тетушка где-то ее стырила, но мне приходится отбросить мысли о тексте и сконцентрироваться на инвалидной коляске, которая врезается в книжный шкаф, а вслед за тем в кресло. Это серьезно отягощает сцену погони – тетя вынуждена остановиться и ждать, пока Жюльен справится с коляской. А я ведь предупреждала, что погоня на коляске не самая лучшая идея. Придется мне самой преследовать Призрак Прошлого, чтобы хоть как-то его направлять. К сожалению, я не поспеваю вовремя, и, пока тетя, вопя что-то о полнолунии, перемещается в кабинет Галанти, Жюльен разгоняется и со всей дури врубается в сервант.
Я кричу. Кричу изо всех сил, и моему крику вторят зрители, испугавшиеся за Жюльена, – а что, если он распорол себе ногу и повредил бедренную артерию? Но Жюльен цел и невредим, чего не скажешь о серванте, вокруг которого валяются осколки стекла и кремового фарфора с розочками.
Мы все кричим, а вокруг царит хаос, какому и положено царить, когда человек с загипсованной ногой врезается на кресле-каталке в антикварный стеклянный сервант. И тут внезапно вспыхивает свет, открывается дверь, и в комнате появляются Дамиано Галанти и Кларисса (а чуть позади виднеется моя никуда не годная охрана, Лоренцо и Муффа).
– Прошу всех немедленно покинуть помещение! – кричит он, но зрители остаются на своих местах. Они хорошенько подкованы и знают, что от современного театра можно ждать чего угодно. Вполне возможно, что этот разъяренный мужчина, кричащий во все горло, – всего лишь актер. Но тетя Розальба рассеивает последние сомнения.
– Кто вы такой? – интересуется она, не обращая ни малейшего внимания на Жюльена, который тем временем поднимается и, хромая на загипсованной ноге, укрывается за спинами зрителей.
– Я хозяин этой квартиры. Даю вам ровно минуту, чтобы уйти, и вызываю полицию.
– А я – Фьямма Фавилли. У меня идет спектакль, и вы не имеете ни малейшего права его прерывать.
– Кто позволил вам играть спектакль в моей квартире?
– Истинный ценитель искусства!
Тетя поворачивается ко мне, а я пытаюсь раствориться в воздухе, напрасно надеясь, что в нелепом черном одеянии Дамиано меня не узнает.
– Синьорина Луккезе?
Я снимаю балаклаву, чувствуя себя точно Мессина Денаро, когда его поймали в больнице[14]. Сказать мне нечего. Да и что тут скажешь? «Извините, мне очень жаль, я все объясню»? Нет уж, спасибо.
Так что я просто молчу, и в квартире на мгновение воцаряется полная тишина. Все стоят молча и неподвижно, как в настоящей драме, как в самый важный момент спектакля. И, конечно же, кто еще может испортить такой момент, как не она?
– Видишь, как ты ошибся в выборе? Не стоило доверять квартиру кому попало! – произносит Кларисса, которая по такому случаю разоделась во все розовое, чего я от нее никак не ожидала.
– Похоже на то, – сухо отвечает он. Затем берет телефон и набирает номер. – Алло, полиция?
Фьямма Фавилли наконец понимает, что спектакль окончен.
– Я удаляюсь, – заявляет она, делая останавливающий жест рукой.
Дамиано сбрасывает звонок, а тетя берет пальто. Все присутствующие оживают, точно свита Спящей красавицы в миг, когда ее целует принц. Мгновение спустя публика ускользает прочь. Само собой, ускользают прочь и Жюльен, и мои бессмысленные охранники, которые все это время махали руками, пытаясь сказать что-то вроде: «Прости, Бри, мы не могли его остановить, он же хозяин квартиры». Я делаю вид, что не замечаю их, и собираюсь продолжать в том же духе как минимум ближайший год.
– Завтра пришлю кого-нибудь забрать реквизит, – заявляет тетя, с относительным достоинством толкая перед собой инвалидную коляску.
– Через полчаса вы найдете его на лестничной площадке.
– Вы не имеете права…
– Имею, – весьма убедительно отвечает Галанти.
Когда мы остаемся втроем – он, я и Кларисса, – в квартире царит полный беспорядок, но это ничто по сравнению с тем, что творится у меня в голове. Я все еще сижу на полу в своем нелепом наряде. Тетя пыталась увести меня, даже кричала, что вся ответственность лежит только на ней и что я здесь ни при чем. Но Дамиано ничего ей не ответил и принялся собирать с пола осколки кремового сервиза. Сейчас он по-прежнему сжимает их в руке.
– Сервиз моей покойной бабушки, – с горечью произносит он, демонстрируя мне осколки.
Вот бы сейчас быть Агатой и кинуть ему в лицо: «Это всего лишь песок, вода и немного краски». Но как я могу быть уверена, что фарфор состоит именно из них? К тому же я прекрасно знаю, что сервиз был очень красивый.
Так что я молчу, не глядя на Дамиано. Буду сидеть так всю оставшуюся жизнь, пока не обращусь в пыль и пепел. Вот только Галанти мне этого не позволит.
– Поднимайтесь и уходите. Вещи не забудьте.
Даже я, простая дочь продавца обуви и риелторши, понимаю, что было бы слишком нелепо предлагать ему возмещение убытков, да и вряд ли у меня получится говорить
