от подводных фонарей фонтана. Когда я, минуя арку, выбегаю на площадку, напряженно слившиеся силуэты наклоняются и скользят, продолжая борьбу. Вдруг Гретхен спотыкается обо что-то и падает; ее голова подпрыгивает от удара о бетон. Максвелл обрушивается на нее сверху. Какое-то время она продолжает дергаться, как глубоководная рыба, выброшенная на берег, потом замирает. Их тела разделяются. Полоска света очерчивает бороду проповедника и на мгновение освещает паническое выражение звериной ярости у него на лице. С рычанием он тянет руку к сумке, которая лежит на мокром бетоне, придавленная обмякшим телом Гретхен.
«Человек, который сделал это со мной». Так она назвала Максвелла в телефонном сообщении. Я не знаю, что именно он с ней сделал, не знаю даже, кто она, но, видя, как рука мужчины тянется к ее неподвижному телу, не сомневаюсь, что должна остановить его.
Я бросаюсь вперед, но подошвы скользят по мокрому бетону, как и у Гретхен за несколько секунд до этого, и я падаю. Мне удается вытянуть руку перед собой и смягчить падение, но зубы смыкаются на кончике языка, и во рту растекается теплая жидкость. Максвелл, оседлавший Гретхен, замечает меня и вскакивает. Когда он начинает говорить, его глубокий голос перекрывает шум воды, как раньше перекрывал море голосов, паря над ними в «Круге исцеления».
— Я понимаю, как это выглядит со стороны. — Проповедник тяжело дышит. — Но вы не знаете, на что способна эта девушка. Она опасна. Она не в себе. Она лгунья. Убийца.
— Я вам не верю, — отвечаю я, хотя не слышу собственных слов и вдобавок знаю, что насчет лгуньи он не ошибся.
— Она преследовала меня, угрожала. Пыталась шантажировать. Ей нужны мои деньги. — Он показывает на спортивную сумку, лежащую на мокрой площадке. — Она заставила меня прийти сюда, а потом напала…
Я смотрю на неподвижное тело на бетоне.
— Клянусь, я лишь защищался! У нее в сумке пистолет!
А вот это он зря сказал: теперь я ни за что не позволю ему завладеть сумкой.
— Если ей нужны только ваши деньги, зачем ей нападать на вас?
Он облизывает губы.
— Как я уже сказал, она не в себе. А я знаменит, успешен, помогаю людям. — Теперь проповедник говорит раздраженно, на повышенных тонах. Борода выпирает над кадыком. — Для девушек подобного сорта невыносимо…
— Какого сорта?
Он смотрит на меня с легким удивлением:
— Блудниц.
Я втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы и чеканю:
— Не смейте так говорить о моей дочери.
И пусть она не моя дочь, сейчас я почему-то считаю ее родной.
Проповедник бросается к сумке, но я успеваю первой и с бешеной силой толкаю его в неглубокий водоем у основания фонтана, наваливаюсь ему на грудь, коленями придавив крупное тело ко дну. Его ноги хаотично дергаются, задевая мне спину и голову, но большая часть тела Максвелла находится под водой, поэтому преимущество в весе временно оказывается на моей стороне. Я вдавливаю колени ему в плечи, он пытается схватить меня за волосы, и у меня мелькает злорадная мысль: «Удачи тебе, ублюдок!» — после рождения Джули я постриглась очень коротко, пожертвовала волосы материнству вместе с длинными серьгами, душевным спокойствием и готовностью! наплевать! на всех! кроме дочери! Я! отдала! все мечты! всю душу! Вцепившись пальцами в спутанные волосы Максвелла, я изо всех сил бью его головой о дно фонтана, словно заново продираясь сквозь дверь ванной в тот момент, когда я думала, что Джули ранена. Однако сопротивление воды слишком велико, и вместо мощного удара получается лишь слабый всплеск. Мое отражение колеблется в кругах, расходящихся по воде, подпрыгивает в ритме моей сумасшедшей ярости.
Позади меня, перекрывая грохот воды, раздается голос:
— Джон Дэвид!
И я слышу характерный щелчок взведенного курка, который преследовал меня в фантазиях. В ту секунду, когда моя хватка ослабевает, Максвелл, оттолкнув меня, отползает назад, пока не упирается в покрытую водой стену. Но, судя по выражению его лица, он жалеет, что поторопился, и, повернувшись, я понимаю почему. Гретхен держит в руках пистолет, направленный прямо на него.
Стена падающей воды похожа на чистый лист бумаги, а пистолет — словно остро отточенный карандаш, парящий над страницей, незримо обводя наши силуэты в воздухе, прежде чем пригвоздить нас к рисунку.
Наши тела образуют углы треугольника. Человек с выставленными вперед руками прижался к водяной стене, вода льется ему на плечи и колотит по шее с такой силой, что голова трясется. Я замерла, успев встать на одно колено. И Гретхен с пистолетом.
— Эсфирь, — говорит Максвелл, — пожалуйста.
Она, игнорируя его, обращается ко мне:
— Знаешь, а он прав. Я занималась сексом за деньги больше раз, чем могу сосчитать. Я блудница. Я делала и гораздо более ужасные вещи. Воровала у людей, которые меня любили. Обманывала их, использовала, а потом бросала.
— Джули, — произношу я, забыв, что это не моя дочь.
Она резко поворачивается ко мне, и пистолет теперь направлен на меня. Я отшатываюсь, и ствол возвращается к Максвеллу.
— Не называй меня так. Я навсегда покончила с Джули.
Внутри у меня что-то обрывается, словно в груди лопнуло легкое. Или вода в фонтане закипела, обварив мне ноги, и кожа ниже щиколоток слезает клочьями. Впрочем, это преувеличение. На самом деле я чувствую вот что: все части тела словно расползаются, и то, что было мной, исчезает. Представьте, что вас покинул самый важный человек в жизни, — вам покажется, что и вы сами себя покинули: вас покинули внутренности или нога сбежала вместе с бедренной костью, почему бы и нет, случаются и более странные вещи. Как, например, нынешняя сцена у фонтана, когда Гретхен, или Эсфирь, или кто она там наставляет пистолет на Максвелла и произносит слова, которые кажутся мне совершенно бессмысленными:
— Я вернулась к нашему старому дому, Джон Дэвид. Потребовалась целая вечность, чтобы найти его. Я не могла вспомнить, как здание выглядело снаружи, но это не имеет значения, потому что его больше нет. Просто пустырь, если не считать полицейской ленты вокруг входа в бункер, да еще креста, цветов и плюшевых мишек. — Она делает паузу. — Думаю, убедив меня, будто это я убила Шарлотту, ты просто замуровал бункер и начал жизнь заново. Видит бог, я пыталась сделать то же самое.
Лицо у нее слишком мокрое от брызг, чтобы разглядеть слезы, но я слышу, как прерывисто она дышит.
— Но другие люди помнят о той мертвой девочке. Ты бы видел, сколько там горящих свечей. Никто не знает, кто она такая, но люди не собираются ее забывать и двигаться дальше.
