И я не собираюсь. Я никого не убивала. Мне уже не тринадцать, и ты не сможешь снова внушить мне, будто это моя вина. — Она делает еще шаг вперед и поднимает пистолет. — Я тебе не позволю.
— Помогите мне, Анна, пожалуйста, помогите! — умоляет Максвелл.
Как можно незаметнее я перемещаю ногу по дну фонтана.
— Не подходи к нему! — кричит она.
— Ладно. — Между нами словно многотонная стена воды, которую я должна пробить. — Гретхен.
Это привлекает ее внимание, и она резко поворачивается ко мне.
— Я знаю, кто ты. Знаю о Кэле. — Я медленно поднимаюсь на ноги. — Я знаю, что он отец ребенка. Может, ты любила его по-настоящему.
— Не смей.
— Прошу тебя, подумай о том, что ты делаешь. Подумай, прежде чем нажать на спусковой крючок.
— У меня было достаточно времени на раздумья.
— У меня тоже, — говорю я, все еще по щиколотку в воде, и начинаю медленно продвигаться вперед. — И мне кажется, что ты не убийца.
— Я ничто. Пустое место.
Но для меня она не пустое место. Весь последний месяц я кормила и одевала эту девушку. Я обнимала ее, когда она рыдала в ту ночь на полу ванной; я сидела в приемном покое больницы и молилась, чтобы она выжила. Но сейчас я не молюсь. Нельзя отводить от нее взгляд, иначе она выстрелит. Одна нога почти у самого края фонтана. С каждым шагом, который я делаю к ней, ее лицо выглядит все моложе и моложе. Я борюсь со стеной, разделяющей нас, продираюсь сквозь ее сопротивление, словно через стремительный поток.
— Ты моя дочь.
Я уже достаточно близко, чтобы дотянуться до ее запястий. Ее руки, сжимающие пистолет, совсем не дрожат.
— Джули.
Она трясет головой.
— Анна, — шепчет она испуганно.
— Мама, — поправляю я и осторожно обхватываю пальцами дуло пистолета, в любой момент ожидая обжигающего жара вылетающей из ствола пули.
— Я не та, за кого ты меня принимаешь, — бормочет она еле слышно.
— Кем бы ты ни была, я люблю тебя, — твердо отвечаю я. А потом у меня в руках оказывается пистолет, и я медленно и осторожно нащупываю предохранитель, не сводя с нее глаз. — Что бы ни сделал этот человек, не стоит из-за него разрушать себе жизнь.
— Он похитил Джули. — Она смотрит на меня распахнутыми голубыми глазами. — Мама, это он.
От этих слов останавливается время, рев водопада сменяется странной тишиной. Сумка выпадает у меня из рук, и оттуда вываливается стопка бумаг, моментально намокая и закручиваясь по углам.
Поток воздуха от водяной стены ворошит и переворачивает листки, и я замечаю среди них церковный бюллетень. Откуда-то из тишины доносится вопль Максвелла:
— Она врет, Анна!
Но слова, сказанные ею минуту назад, продолжают звенеть у меня в ушах. Бункер. Полицейская лента. «Наш старый дом».
— Вижу, ты знаешь мое имя, — говорю я Максвеллу и нажимаю на спусковой крючок.
Эсфирь
девственница и сирота, жила с дядей Мордехаем. Она была создана для великих дел.
Однажды царь света призвал ее к себе во дворец, потому что ему нужна была новая жена, а Эсфирь считалась самой прекрасной девственницей во всей округе. Она испугалась, ведь ей, скромной девушке, не хотелось опозориться во дворце царя света. Но Эсфирь узнала голос Бога в призыве царя света, а когда Господь зовет, ему нужно повиноваться. И она пошла к царю. Он увидел ее и сразу же полюбил, но поначалу не хотел прикасаться к ней. «У тебя грязная одежда, — сказал он. — Ты не должна осквернять мою постель». А что случилось потом?
— Эсфирь заплакала от стыда.
— Верно, Эсфирь заплакала от стыда. Но царь света утешил ее: «Не плачь, дитя мое. Имей веру в Господа, и однажды ты станешь настолько чище и прекраснее, что тебе и не представить». И что она тогда подумала?
— Она подумала, что он ошибается.
— Потому что?..
— Потому что она была недостойна.
— Но?..
— Она не задавала вопросов царю света.
— Почему?
— Потому что он говорил голосом Господа.
— «Что же мне делать?» — спросила Эсфирь. «Ты должна прожить год во дворце с моими наложницами», — ответил царь. Эсфирь слышала голос Господа в повелениях владыки и знала, что Господу нужно повиноваться. Поэтому она склонила голову и отправилась жить к наложницам.
Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы. Целый год ей не давали одежды, чтобы научить смирению. Они рассказывали ей, как угождать царю света. Если она пыталась заговорить, ее били, но так, чтобы не оставлять шрамов. Ей и в голову не приходило бежать, ибо она могла вынести все ради любви к царю света, избранному Господом. Каково ей было в те дни?
— Ей было очень одиноко. Ей казалось, что она умерла.
— Но?..
— Она знала, что ее лепят, как глину, для принятия духа.
— И поэтому?..
— Поэтому она терпела.
— В гарем, где жили наложницы, приводили и других девушек. Они плакали и жаловались, а некоторые из них пытались сбежать. Но Эсфирь за целый год не проронила ни единой слезинки. И хотя другие девушки уже побывали в постели царя света, Эсфирь знала, что они не угодили ему, поскольку их вернули в гарем и сделали рабынями. Однажды, через год после их первой встречи, царь света призвал ее к себе в постель и остался так доволен ею, что выбрал ее своей царицей, царицей света. И с этого дня она стала Божьей избранницей. Итак, что она делала?
— Следовала заповедям Господа.
— Как?
— Слушалась своего царя.
— Кто был ее царем?
— Царь света.
— А кем была она?
— Царицей света.
— Была ли она счастлива?
Эту часть истории она поначалу поняла ошибочно. И ошибалась много раз. У нее появились синяки: на внутреннем сгибе локтя, давние и поблекшие, и новые — на внутренней стороне бедер. Но теперь обходилось без синяков.
— Так была ли она счастлива?
— Нет. Господь не желал видеть ее счастливой.
— А чего он желал?
— Чтобы она была хорошей.
— И?..
— Чтобы она была чистой.
— И?..
— Он хотел, чтобы она была прекрасной.
— И она была такой, Эсфирь. Такой она и была.
Потом она закрывала глаза, а он переходил к следующему акту. Теперь ей уже было совсем не больно.
Днем он проповедовал, а она, его преданный адепт, ходила с корзинкой, куда паства кидала деньги. Чтобы ее не узнали в лицо, она прикрывала голову простыней наподобие капюшона, а потом он нашел в мусорном баке за углом парик: черный, кудрявый, с жестким хохолком завитков на макушке, одна половина длиннее другой; такие
