с чем.
Хотя Риз Уизерспун получила «Оскар» за лучшую женскую роль.
Это был очередной фильм, в котором он отказался на себя смотреть. «Я просто не считаю, что это полезно мне как актеру. Наблюдать за собой опасно. Думаю, это приводит к определенному самоанализу, который не приносит пользы. Есть актеры, которыми я восхищаюсь, но я заметил, что на протяжении всей своей карьеры они словно повторяют сами себя и остаются чуть ли не с одним и тем же выражением лица. Я лишь предполагаю, точно мне это не известно, но, кажется, это из-за того, что они снова и снова смотрят на себя и видят, что «О, когда я это делаю, аудитория вроде бы реагирует», или «Когда я это делаю, я выгляжу лучше всего», или «Когда я это делаю, я выгляжу хуже всего», но я не считаю, что это полезно, поэтому я просто не смотрю эти фильмы».
Снайдер комментировал: «Актеры часто не смотрят на себя в фильмах. Обычно они раздражаются или обижаются, потому что им кажется, что они в тот день работали лучше, чем это выглядит на экране, и не могут понять, почему режиссер никогда не использует нужный дубль».
Феникс рассказывал о своем опыте работы над фильмом: «В какой-то мере сложнее всего сохранять необходимое вдохновение в течение трех месяцев съемок и в два раза более долгого срока, требуемого на подготовку. Однако у меня никогда не было такой проблемы с Джоном. Он был невероятно сложным человеком, и в нем так много ритмов, что он никогда не навевал на меня скуку. Я всегда чувствовал вызов».
Ему нужна была роль, от которой трудно просто так отделаться, – из-за личных проблем, которые вытекали из его неспособности возвратиться к нормальной жизни после съемок.
«Каждый фильм какое-то время тебя поглощает. Это происходит как отращивание бороды: понемногу, постепенно. А потом вдруг раз, и ты оказываешься без бороды и говоришь: «Черт подери! Я голый!» Ты больше не можешь полагаться на созданный тобой мир. Почва уходит из-под ног, и внезапно… все исчезает. Работа заканчивается, и ты задаешься вопросами: «Что делать? Как действовать? В чем состоит моя жизнь?» Ты можешь чувствовать себя очень одиноко», – говорил Феникс.
«Я прошел через растерянность и депрессию. После фильма, похожего на этот, я теряю то, что помогает мне чувствовать себя комфортно. Я начинаю думать: «Кто я? Что мне делать?» – добавлял Хоакин. «Конечно, все это звучит так чертовски серьезно, но я не знаю, почему мне так нравится играть или почему мне нравится погружаться в роль. Я не жду ничего другого, что связано с актерским мастерством, например, славы или так называемых бонусов».
Он продолжал рассказывать, насколько он отдавался роли и что он забывал свою обычную жизнь, когда работал. «Я не ношу одежду и не слушаю музыку, которые привычны для меня. Я не общаюсь с друзьями или семьей. Это сильно сказано, но это действительно трудно».
«Это всегда было характерно для меня. Если я играю официанта, я начинаю работать официантом. Я мало на что надеюсь, потому что мы привыкли к упрощениям при игре, но я думаю, что мы чувствуем, когда что-то получается аутентично, а когда нет. С этой ролью я не думал, что должен походить на Кэша, но, конечно, мне нужно было знать, что он чувствовал, когда пел».
В другом интервью он говорил: «Когда он [фильм] закончился, я почувствовал себя брошенным и абсолютно свободным, без страховочного ремня. Это был самый долгий период, когда я над чем-то работал. Каждый день я только и делал, что читал о Джоне или слушал Джона. Все было Джоном».
Он понял, что ему нужна реабилитация.
Он рассказывал: «Если честно, я не знаю, насколько корректно говорить, что я алкоголик. Не потому что я думаю, что это позорно, просто я не знаю, правда ли это. Я предпочитаю трезвость. В прошлом, если мне приходилось идти на мероприятие, где было много светских разговоров, я думал: «Я с этим не справлюсь». Так что я просто пил, и мне становилось все равно. Таков был масштаб моего алкоголизма. Когда я работаю, я очень мотивирован, но есть часть меня, которой нравится ничего не делать, а выпивка позволяет тебе ничего не делать. Теперь мне с друзьями приходится делать что-то более полезное. Раньше я думал, что те, кто не пьют, слабаки. Теперь я думаю, что это сильные люди».
Он говорил о своем опыте реабилитации: «Это был скорее загородный клуб, в котором нет выпивки. Рутина затягивает. Но я не хотел выходить в люди и чувствовать, что мне нужно выпить только для того, чтобы потом ощущать себя комфортно в ресторане. И все же искушение было слишком велико. Честно говоря, я не знаю, считаю ли я себя алкоголиком. Я не одержим выпивкой».
В другой раз он, как известно, остановился на полуслове, чтобы заявить ошеломленной прессе: «У меня что, в волосах большая лягушка?»
Журналист: «Нет, нет».
Феникс: «Что-то вылезает из-под кожи у меня на голове».
Журналист: «Нет, ты прекрасно выглядишь».
Феникс: «Но я это чувствую. Меня не беспокоит внешность. Меня беспокоит ощущение, что мой мозг съеден… Что вы меня спросили?»
Его агент потом сказал: «Думаю, ему на голову села муха. Я стоял там же и смеялся вместе ним. Затем он вернулся к пресс-конференции. Он дает интервью каждый долбаный день. И нет, у него нет нервного срыва, и он все еще в трезвом уме. Он эксцентричный».
Через несколько месяцев после реабилитации Феникс ехал в Голливуде по извилистой дороге, и его машина перевернулась. Окровавленный, с ушибами и в состоянии шока, он хотел закурить, когда к нему обратился мужчина со словами: «Просто успокойся». Феникс ответил: «Я в порядке. Я спокоен». Мужчина возразил: «Нет, это не так», указывая, что он собирается закурить в машине, из которой течет бензин.
Этим мужчиной оказался эксцентричный немецкий режиссер Вернер Херцог.
Феникс говорил: «Помню, кто-то постучал в окно со стороны пассажира. Я услышал слова на немецком: “Просто успокойся”. Там была подушка безопасности, я ничего не видел и ответил: “Я в порядке. Я спокоен”».
«Наконец, я опустил окно, и в машину просунулась голова того парня. И он сказал: «Нет, это не так». И я вдруг понял: «Это же Вернер Херцог!» В голосе Вернера Херцога есть что-то такое успокаивающее и красивое. Я почувствовал себя в полном порядке и в безопасности. Я вылез из машины».
«Я выбрался из машины и сказал: «Спасибо». И он ушел».
Два года спустя Херцог вспоминал эту встречу: «Никакой мистики, передо мной по крутому холму в Голливуде двигалась машина, и я заметил, что она передвигается слишком быстро и
