господа...»
Слова произнесены. Теперь Гровс может и размагнититься. Хаббарту поручено держать связь с континентом, от себя лично он ничего никогда не говорит. Тем более оценивать действия работника научного Центра любого ранга! Хаббарт изрекает лишь сотни раз процеженные слова, когда есть полная гарантия личной непогрешимости, — мнение апробировано, пусть не совсем новое или оригинальное это мнение; главное в том, что оно не расходится с оценкой, какая определена высокими лицами на континенте.
Знакома Гровсу такая позиция. Недаром прожиты годы среди многих воротил, недаром акционеры побаивались прозорливости Гровса. Он редко ошибался в анализе дел своих собратьев по акционерному обществу, и это пугало многих. У Хаббарта масштаб не тот, к какому привык Гровс на континенте, а все же применительно к научному Центру, к ограниченному кругу лиц под куполом, занятых непосредственными экспериментами, Хаббарт не такая уж малозначащая фигура. С этим Гровсу приходится считаться.
— Джентльмены! — наконец Гровс отвел от Хаббарта свой взгляд. — Население Земли катастрофически растет. Значит, должно увеличиваться число жертв. Я хочу сказать, это естественно. Так что ожидаемая война закономерна и необходима. Знаете ли вы, что думает Петраков по этому поводу? Я вам обещал высказать свои предположения — вот и поделюсь ими. Он думает так: да, население Земли прибывает. Но катастрофически ли? Ведь увеличивается число умных, решительных людей, они выведут человечество из тупика. Люди умнеют! А это якобы катастрофа прежде всего для нас с вами. Люди раскусят, чем заняты мы... А умирать никому из них не хочется, из этих людей. Чувствуете? Вот в чем профессор Петраков, пожалуй, прав. Исходя даже из его соображений, нам надо форсировать эксперименты. Может быть, я в чем-то ошибаюсь, что касается мыслей Петракова... Но не в главном!
Встал, радостно развел руки растроганный Уоткинс:
— Вот это ум... Коллеги, какой ум!..
Уоткинс будто заново родился на свет. Ни Гровс, ни Жак — никто не одолел Петракова. Это удалось незначительному человеку. Мало ли на свете курьезов... Теперь никто, даже сам Гровс, не вправе тыкать в глаза: не сумел Уоткинс, каков же ты специалист и вообще каков работник! Очень много значило для Уоткинса такое неожиданное решение проблемы с Петраковым. Оно давало передышку. Теперь надо продумать ситуацию и — действовать, действовать. Он, Уоткинс, не должен упускать из вида ни одно заметное явление в работе Петракова, все надо заставить служить его, Уоткинса, интересам. Гровс делает такое всю свою жизнь. А почему Уоткинсу нельзя? По своим творческим задаткам он не менее значителен, чем Гровс или тот же Петраков. Пора судьбе быть справедливой к нему.
А пока — минуты отдохновения. Он налил коньяку сначала Гровсу, потом себе и всем остальным:
— Коллеги! Предлагаю тост за нашу постоянную, вечную любовь к нашему шефу, к нашему старшему другу. Я, может быть, не так красиво говорю, как следовало бы. В вопросах любви самый большой краснобай Сенье... Но то — к женщинам. Не так ли, Жак? А здесь — о серьезной любви...
Жак тоже хотел предложить тост. Но повторяться, да еще после Уоткинса, то есть после ближайшего друга Гровса, не имело смысла. Он, Жак, останется в тени. С ним не в первый раз случается подобное за время работы в научном Центре. Может быть, сейчас это как раз к месту — попридержать язык. Когда выговорится тот же Гровс, когда прояснятся его намерения, тогда и надо вставить свое слово. С пользой чтобы, к своей судьбе применительно.
В раздумьях своих Жак пришел к выводу: наверняка Гровс зачислит себя руководителем эксперимента. Теперь, когда Петраков взялся за дело, солдат превратился в самую выигрышную акцию в научном Центре. Почему же Гровсу не погреть руки над чужим костром? Власть безгранична...
Поскорее разделаться бы с солдатом — этого больше всего хотел Жак. Пора во Францию. Говорят, много уже на счету в банке. Верить нельзя. Вообще ничему верить нельзя... Лишь в Париже, в Руане, в Гавре, в любом месте Франции, когда выйдет из-под этого купола, когда будет волен и с деньгами, лишь тогда поверит...
Петраков взялся за работу. Казалось, теперь можно дышать вольнее, а получается наоборот — напряженность будто бы без видимой причины возрастает. Одолело беспокойство о собственной судьбе. Если Гровс зачислит себя руководителем эксперимента, чем же будет заниматься он, Жак? Бездельника держать в научном Центре нет смысла. Неужели остаются лишь пышные проводы в аэропорт? Нет, лучше всего пока держаться в тени. Следить надо за обстановкой, смотреть...
Гровс расчувствовался:
— Джентльмены! Вы знаете, я не кривлю душой. Скажу прямо: мы с вами дружны и едины, как никогда. Это показали усилия наши общие над Петраковым. Каждый из нас потерпел поражение, зато каждый сделал все возможное для достижения общей цели. Я пью за наше единство, за победителя — милую Регину.
По его подбородку проползла коньячная струйка. Гровс не вытер ее, и Жак понял: уже хорош любимый шеф. Добавить бы ему еще, до потери контроля над собой, тогда, глядишь, выболтает все. И Жак сорвался с места:
— Господа! У нас большой праздник, победа! Я предлагаю отметить ее как следует. Давайте завершим праздник на берегу моря. Неужели мы не вправе позволить себе такую скромную вольность?
— Почему не вправе?! — обиженно оборвал Жака насупившийся Гровс. — Что захочу, все сделаю...
— Вот я и предлагаю, сударь, сейчас же на берег моря.
— Месье, прекратите! — вдруг выкрикнул побледневший Хаббарт. — Не разрешается инструкцией... Непозволительно! Тем более всем вместе покидать научный Центр...
— А кто навязывает нам инструкцию? — медленно повернулся к нему Гровс. — Мы — пешки, чтоб нас двигали по расчерченным клеткам? Или я здесь — никто? Что захочу, то и сделаю! Слышите?!
Гровс взбунтовался. Хаббарт торопливо заговорил о руководителях на континенте, об установленном порядке, но тот рукой отодвинул его в сторону и грохнул кулаком по столу:
— Я здесь главное лицо! Я отвечаю... Кому не ясно, назовитесь! Я хочу на берег моря, хочу, поняли? Сейчас же! И никаких чтоб мне инструкций... Нашелся мне советчик, конгресс... В морю, джентльмены!
Он ничего больше не хотел слышать. За ним поспешил Уоткинс, готовый поддержать, помочь, броситься с поручением шефа. Жак сдержанно улыбался и приглаживал волосы. Хаббарт кусал губы, то и дело поправлял на носу очки. Регина стояла у столика, заставленного опустошенными бутылками. Ее лицо было непроницаемым. Лишь когда шумный, неугомонившийся Гровс крикнул, чтобы все — все, как один! — выметались на улицу, она сняла с
