там, куда попала пуля.
— Придурки! — заорал я и пнул столик, на который Навозник обыкновенно ставил стакан с пивом. Потом пошел к себе и закрыл дверь. Но в комнате мне было тесно. Стены как будто готовились упасть на меня. Я заплакал.
— Придурки хреновы! — повторил я, уткнувшись лицом в подушку. Потом встал, надел спортивный костюм, вышел на лестницу. Встретил мальчишку, того, что вечно на улице. На нем висел пояс с кобурой, он выстрелил в меня из пугача.
— Я тебя убил! — крикнул он. Я толкнул подъездную дверь и выбежал во двор.
Я бежал до самой дороги на Слагсту. Ноги будто свинцом налились, мысли носились по кругу. Я хотел сосредоточиться на беге, но силы словно вытекли из меня. У самой воды я остановился и посмотрел туда, где стоял ее дом. Сколько до него? Несколько километров? Я видел ее перед собой — как она лежит на кровати, пьет снотворное. Лежит, сцепив руки на животе.
— Офелия! — заорал я над водой, бросился вверх по склону, потом помчался вниз, потом вверх и все плакал, плакал, и вот я уже сам не помнил, сколько раз пробежал вниз и вверх.
Выдохшись, уселся на обочину. От воды поднимался какой-то бегун в голубом костюме с белыми лампасами и в трикотажной шапочке. Лет ему было, наверное, сто, с подбородка свисала белая бороденка. Он пробежал мимо меня, обернулся и крикнул:
— С тобой все в порядке?
Я кивнул, и он скрылся за поворотом. Я поднялся и побежал дальше. Они ждали. По какой-то дебильной причине они не сделали этого сразу. Машина сломалась? Раймо страдал похмельем? Почему они поперлись туда только сегодня? «Я никогда не просыпаю», — сказала Элисабет. Именно сегодня.
Я заставил себя пробежать еще круг, хотя ноги бунтовали. Если она узнает, думал я, если только она узнает, что он жил с нами, что его она назвала моим «отчимом», все кончено. Мне впору прыгнуть в море.
Одни и те же мысли зудели в голове. Я с ума сойду, думал я. Я не выдержу.
После второго круга я спустился к дороге и трусцой пробежал мимо боксерского клуба. Морган как раз направлялся к двери. Увидев меня, он остановился.
— Не пойдешь на тренировку?
— Некогда, — крикнул я ему, а потом из последних сил поднялся к Альбю.
Когда я открыл дверь, Лена была уже дома. Из ее комнаты доносилась музычка вроде той, что крутят в развлекательных телепрограммах. Я стянул кроссовки, она вышла из комнаты.
— Закрой дверь! — сказал я — Лена оставила дверь открытой, и мерзкое музло сыпалось по всей квартире, как сахарный песок.
— Ты чего раскомандовался?
— Закрой дверь, я сказал!
— Не ори на меня!
Она попятилась к себе и захлопнула дверь; я стал набирать ванну. Взял Ленину пену и налил ванну до краев. А в голове безостановочно стучало: «Она обо всем узнает». Лена опять открыла дверь, я услышал, как она идет на кухню. Музло потоком грязной воды вылилось в прихожую и гостиную, просочилось через хлипкую дверь ванной.
— Выключи! — заорал я.
— Сколько хочу, столько и слушаю!
— Выключи, иначе разнесу твой сраный магнитофон. Слышишь?! В окно выброшу!
Ленины шаги простучали по прихожей, и музыка стала тише.
— Я тоже здесь живу! — крикнула Лена через дверь.
— Пошла нахрен!
— Какой ты милый, — пробурчала Лена, и я погрузился в воду с головой. Лежал так, пока хватало воздуха, потом вынырнул, отфыркался. И необязательно она все узнает, подумал я. Она же ему не родня. Она не может позвонить в больницу и спросить, как он там. В больнице ей ничего не скажут, она сама говорила. Она даже не узнает, как его зовут. А уж адрес — и подавно. И она не знает, где я живу. Она никогда не подумает, что я с ним как-то связан, даже если бы и узнала его адрес. Мой-то она ведь не знает.
— Я маме расскажу, как ты себя ведешь! — кричала Лена через дверь.
— Иди в жопу. — И я снова погрузился с головой. Потом отправился к себе и лег на кровать, завернувшись в купальный халат. Халат мне мал, и я заполз под одеяло, чтобы ноги не мерзли. Слышал, как Лена бахнула входной дверью.
— Всего хорошего, дебил, — крикнула она на прощание.
Мы падаем вместе с мотоциклом Курта; под нами что-то похожее на реку Гудзон. Я шуршу туристической картой — выясняю, туда ли мы упадем.
— Эмпайр-стейт-билдинг! — объявляю я и показываю пальцем. Мы приводняемся, но я словно приклеился к сиденью и не могу освободиться. Воздух вот-вот кончится; когда я высовываю голову из воды, легкие едва не взрываются.
Оказывается, я в бассейне. На бортике сидят Франк, Навозник и папа. На всех троих — шорты в клетку, длиной до колена. Элисабет подает Навознику яблоко. Он вытирает его о рубашку, откусывает. Под яблоней Курт играет на саксофоне «Love Me or Leave Me». Когда мелодия кончается, Элисабет подходит к нему. Курт обут в мои беговые кроссовки с обрезанными носами.
— Как здорово ты играешь, Йон-Йон, — говорит Элисабет.
Я хочу крикнуть из бассейна, что Йон-Йон — это я, а его зовут Курт, но не могу издать ни звука.
— Жаль, что ты так заболеешь, — говорит Элисабет Курту, и я вдруг понимаю, что он совершенно изможден, глаза ввалились. И еще понимаю, что это я.
— Господи, что ты говорил во сне! — У двери стояла мама.
— Правда? Я бегал.
— А со стороны посмотреть — ты в основном спишь.
— Я принял ванну, а потом уснул.
— Лена была дома?
— Да. Недавно ушла.
Мама села на край кровати.
— Вчера вечером я видела Рольфа. Он объяснил, что произошло. Он на тебя не сердится. И скоро вернется к нам.
— Что?!
— Снова будет жить здесь. А ты веди себя прилично. Он мой мужчина, а это — мой дом. Если тебя что-то не устраивает, переезжай к бабушке.
— Он не может здесь жить!
— Почему?
— Ты же знаешь, что он сделал с Леной!
— Мы все подвержены порывам. Ты тоже, Йон-Йон.
— Какая… что за…
Мама встала, вздохнув.
— Во всяком случае, будет как я сказала. Завтра он возвращается сюда.
— Господи, — выдохнул я. — Завтра?
— Да.
— Ты не можешь впустить его сюда.
— Не тебе решать.
— Подумай про Лену. Подумай, что он сделал с Леной.
— Мы с ней все обсудили. Лена согласна, чтобы он вернулся домой.
— Домой. Это не Навозников дом. Это мой дом.
— Будь любезен называть Рольфа Рольфом.
Глаза у мамы потемнели, стали жесткими. Так бывает, когда она взбешена.
— Его зовут
