— но я в порядке.
— Как ребра?
— Болят, но в целом жить можно. Ты сердишься на меня?
— Я тебя убить готова.
Вот это похоже на маму. Только, кажется, она на самом деле не сердится.
— Джош сказал, ты болел.
— Я уже выздоровел, теперь болеют другие. — (Включая Джоша, но об этом я умолчал.)
— Я знаю, — сказала она. — Как получила твой блокнот, облазила все веб-сайты про Эверест. Похоже, почти все уходят с горы. Знаю я и про погибших в Шестом лагере.
— Я спустился с теми, кто выжил, помогал лидеру группы, его зовут Дитрих.
— И как он?
— Не знаю... рвет на себе волосы, наверное.
— А ты?
— Ты о чем?
— Ну как о чем? Четверо человек погибли примерно в миле от того места, где сидел ты, — сказала она, все больше походя на ту маму, которую я знал. — Что скажешь? Что ты чувствуешь?
Я не знал, что и сказать.
— Плохо это, — сказал я. Мама в ответ начала разводить пары:
— На горе откинулись четыре человека, Пик. У них есть мамы, папы, братья, сестры, дети, жены, мужья. Все они сидели дома, беспокоились о них. Сейчас до них уже, наверное, дозвонились, может, мейл послали. «С прискорбием сообщаем вам, что ваш муж/сын/брат не вернется больше домой. Сожалеем, но тело мы забрать не сможем. Выше Четвертого лагеря спасоперации не проводятся — слишком опасно...»
Я дошел до палатки и влез внутрь.
— Дай-ка я задам тебе вопрос, — сказала она.
— Валяй.
— Как ты думаешь, ты лучший скалолаз, чем те четверо, что погибли?
— Нет.
— Ты думаешь, ты удачливее их?
— Наверное, — сказал я. — Я же жив.
— Я не об этом.
— Ты хочешь сказать, со мной может случиться то же самое.
— Пик, понимаешь, какая штука: ты сейчас не на стене на заднем дворе нашей хибары, не в скалолазном лагере. Ты на чертовом Эвересте! Там люди дохнут как мухи, Пик. И ты можешь сдохнуть вместе с ними!
— Эти не прошли как следует акклиматизацию, — стал возражать я. — Надо было ждать, а они увидели, что развиднелось, и им приспичило полезть на вершину. Просчет, стоивший им жизни.
— Как ты думаешь, все эти объяснения как-то утешат тех, кто ждал их дома?
Я посмотрел на картинки, что мне прислали крошки-горошки.
— Ну? — не отставала мама.
На одной картинке была нарисована фигурка, висящая на небоскребе, а над ней парил вертолет. А над фигуркой красовалась маленькая синяя гора.
— Я иду на вершину, — сказал я. — Я слишком много в это вложил, чтобы поворачивать назад.
Мама снова надолго замолчала.
— Я бы хотела, чтобы ты поступил иначе, Пик, но не удивлена твоему решению. Я знаю, что сказала бы своей маме то же самое, будь я на Эвересте и готовься к главному восхождению в жизни.
Она редко говорила про своих родителей. Они жили в Небраске, откуда она родом; я их видел всего дважды. Оба раза было, скажем так, не очень весело. Им не нравились ни мама, ни я, ни Джош, ни Рольф, ни даже крошки-горошки. Мама уехала от них, как только окончила школу, и никогда не возвращалась.
— Я буду очень осторожен, — сказал я.
— Ха-ха. Не знаю ни одного восходителя, который бы лез на гору без твердой уверенности, что вернется живым.
— Как горошки? — спросил я.
— Ты хочешь сменить тему.
— Еще бы.
Мама тяжело вздохнула:
— Погоди минутку.
Через полминуты в трубке раздались вопли и хихиканье двух шестилеток.
— Ты где?
— Когда ты вернешься?
— Я по тебе соскучилась!
— Нет, это я по тебе соскучилась!
— Ты получил наши письма?
— Мама очень на тебя сердится.
— Ты успеешь домой на наши дни рождения?
Так длилось некоторое время, и я с идиотской улыбкой слушал все это. До этой минуты я не понимал, как сам по ним соскучился.
Мама наконец отобрала у девочек телефон.
— Так, так, спокойно, — сказала она. — Дайте же Пику ответить на ваши вопросы. Я включу динамик, и вы обе сидите тихо. Единый звук — и я кладу трубку.
Я услышал щелчок.
— Я тоже по вам соскучился, — сказал я. — Я сижу на горе под названием Эверест. Это в стране, которая называется Тибет. Ваши картинки висят у меня в палатке, я вот прямо сейчас на них смотрю. Не знаю, успею ли я на ваши дни рождения. Мне сначала надо залезть на вершину этой горы...
— Можно я спрошу, мама? — сказала Патрисия.
— Да, но только один вопрос. А потом один вопрос может задать Паула. А потом вам обеим надо идти на кухню, дозавтракать и бежать в школу, а то опоздаете.
-Но...
— Никаких «но», — оборвала ее мама. — По одному вопросу на нос — и завтракать. Ясно?
Близнецы вздохнули и согласились.
— Ты получил другое письмо от нас? — спросила Патрисия. — Такое большое и толстое?
— Еще нет, — сказал я. — Но я уверен, оно скоро придет. У нас тут почта не очень хорошо работает.
— А теперь моя очередь, — сказала Паула. — Мама отдала твой черный блокнот мистеру Винсенту.
— Надеюсь, он ему понравится, — сказал я.
— Он смешной, — сказала Паула.
— Так, всё, — сказала мама.
— Но я не задала вопроса, — закапризничала Паула.
— Мы договорились. А теперь марш на кухню! Снова вздохи и возмущения, но в итоге горошки ушли.
— Сколько у вас времени?
— Начало девятого утра.
Я даже не подумал, сколько у них времени! А мама, наверное, ждала моего звонка всю ночь напролет.
— Как Рольф?
— Он не в городе, уехал по делам, вернется сегодня вечером. Расстроится, что пропустил твой звонок.
Мама вздохнула:
— Пик, я попыталась отговорить тебя, но раз ты решил идти, тебе нужно обо всем забыть и думать только об этом. Не обо мне, не о Пауле, не о Патрисии, не о Рольфе, не
