Не станет же мужик стрелять в нее из ее ружья, патроны тратить.
Сарай неожиданно озарился ярким светом. Шаги-то, конечно, Баста слышала, но что свет окажется таким ярким, не ожидала. В дверях стоял старик. Против света его было не рассмотреть, но по тому, как оплывала вниз его фигура – чуть более сгорбленная спина, упавшие плечи, ноги чуть согнуты в коленях – было очевидно, что он не молод. Открыв дверь, он наставил на Басту ее же ружье.
– Ну что, очнулась? Видать, не сильно я вчера тебя приложил. Ну что мычишь? Сказать хочешь? Не дам я тебе сказать, ишь, прыткая какая.
– Дедушка, дай ей сказать. Это Баста, она добрая и хорошая, она послушная и всегда меня защищает, недавно от мародера спасла. У тебя в руках его ружье. Жизнь в лесу, ты же знаешь, какая опасная и сложная. А Баста и зверя поймает, видишь, на мне накидка – это заяц. Тетерева недавно ели, даже двоих.
«Молодец, выкормыш, – с удовлетворением думала Баста, – в нужное русло их мысли направляешь, как слышала, о чем они говорили».
– Тебя не спрашивали, – сурово обернулся на девчонку дед, – иди в дом. Как Мэд тебя выпустила?
К вечеру Басте все же принесли воды и немного еды. Дед держал ее на мушке, а бабка – не столько старая, сколько седая, всклокоченная и немного странная, вытащила у нее кляп. Потом бабка кормила Басту с ложки, с трудом держа ее страшно скрюченными пальцами, подозрительно глядя на пленницу и складывая узкие губы в гримасу почти отвращения.
Баста поблагодарила стариков и кратко пересказала историю бегства из лагеря, не упоминая при этом двоих других ее участников. Мол, вынуждены были бежать из лагеря из-за строгих там порядков и вот плутают теперь по лесу, как хорошо, что теперь у ребенка будет дом и люди, которые могут о ней позаботиться. На этих словах старуха активно закивала и радостно заулыбалась. Она, Баста, может вполне прокормить их всех, поскольку и охоту, и рыбалку – все умеет. В лагере у них она была главной охотницей. Туго им придется в эту зиму без нее, ну так и нечего было гайки закручивать, навели там дурацких порядков.
– А ты что ж, – прищурился дед, – порядков не любишь?
– Так отчего ж не любить, дедушка, без порядков бардак один. Ведь главное, чтобы порядок людям служил, выгоден был. Ты делаешь, что требуют, а они дают, что обещали. А когда не дают, то это уже не порядок. Так ведь?
– Так. Но руки я тебе пока не отвяжу. Ноги развяжу, чтобы до ветру сходила, а руки нет. Подумаем пока.
* * *
Кью было так приятно окунуться в бочку с теплой водой, которую нагрела для нее старуха. Вода согревала, и, погрузившись в нее с головой, можно было хотя бы на время забыть этот страшный дом, полубезумные глаза ведьмы и жадные скрюченные руки, которыми она постоянно ощупывала ее тело, как будто желая убедиться, что перед ней живая девочка. При мысли о том, что сейчас старуха прикоснется к ее голому телу, Кью поежилась. Когда же им с Бастой удастся сбежать от этих жутких людей?
К вечеру, когда Баста уже сидела со связанными руками возле печки, старик что-то делал в сарае, а старуха варила ужин и в который раз расчесывала и заплетала Кью волосы, пленницы вдруг услышали очень далекий, но такой узнаваемый щебет синепузика, и незаметно переглянулись. Одними губами Баста сказала «беги».
– Бабушка, ты знаешь, мне очень нравится твоя каша, но кажется, если добавить туда ягод, что сушатся у тебя в сарае, то было бы еще вкуснее, – Кью попыталась подластиться и даже чуть придвинулась к старухе.
– Так зачем же сушеных, дочка? Сушеные – они на зиму. Зимой-то других будет неоткуда взять, а без них десна кровоточат и зубы выпадают. Я тебе сейчас свежих насыплю. Видишь, у нас свежие есть, дед еще вчера насобирал, как раз перед тем, как вас нашел. Вот находка так находка! – старуха взяла короб, высыпала в миску свежих ягод, ополоснула их в рукомойнике и поставила на стол. – Вот, сейчас каша подойдет, и насыпем.
– А давай, как покушаем, я к водопаду схожу, еще ягод наберу. Я знаешь, как хорошо их собирать умею! – не теряла надежды Кью.
– Ну так уже вечереет, ни к чему тебе в ночь у водопада гулять, еще оступишься, расшибешься. Вот завтра с утра с дедом и сходишь, негоже одной-то тебе по лесу.
– Схожу-ка я пока до ветру, живот прихватило, – пожаловалась Баста, вставая.
– Сиди, без деда нельзя. Сейчас вернется и отведет тебя. Сказал, чтобы без него тебя никуда не отпускать. Терпи пока. Сейчас вернется, тогда пойдешь.
Синепузик выдал еще одну трель и умолк. Кью вскочила, раздосадованная:
– А знаешь, бабушка, я еще что умею: разными птицами кричать – хоть совой, хоть сойкой, хоть еще кем, и они тогда мне тоже отвечать начинают. Хочешь, покажу? – Кью внезапно распахнула дверь и громко заухала совой, а потом защебетала синепузиком, с облегчением и едва сдерживаемым ликованием услышав далеко-далеко прозвучавший ответ.
– Ты чего тут устроила, засранка мелкая? – разъяренный дед выскочил из сарая, затолкнул девчонку назад в дом и прибавил к ругательствам еще и подзатыльник. – Ты почему за ней не следишь, дура старая? А вдруг она своим сигнал подает? Налетит сейчас целая банда и прикончит нас всех. Ну-ка села быстро, а то и тебе руки завяжу!
– Не кричи, ну она же ребенок, похвалиться хотела, а ты… Садитесь, для вас рыба, для доченьки каша поспела. У нас же кашку-то и варить особенно не из чего, только для тебя, дочка, приберегла пшена, как знала, что мне такое счастье привалит, как знала…
Дед вышел из дома, походил вокруг и только потом сел за стол напротив Кью, посмотрев на нее злобно и с прищуром:
– Смотри мне, чего надумаешь, я вмиг твою подельницу прихлопну, даже не сомневайся. Ты мала, да не дура. А ты, бабка, с нее глаз не спускай. Чувствую я, одни беды нам будут от этих двоих.
Кью сделала большие испуганные глаза, а сама подумала: «Смотри, как бы она сама тебя не прихлопнула! Она даже с завязанными руками сильнее тебя, особенно если ее разозлить». Баста на слова старика едва заметно усмехнулась: роль пленницы ей уже стала порядком надоедать. Обычно она всегда была по другую сторону плена, и потому холодная ярость уже накопилась в ней и лишь ждала подходящего случая.
* * *
