на противоположной от окна стене.
– Похоже, я вспомнил, кем я был до катастрофы. Ты, вероятно, удивишься. Я был школьным учителем, учил детей языку и литературе. Вот так, ничего героического, – сказал Эн, грустно улыбаясь.
– Вот видишь! Никто не отключал твою память. Быть может, ты просто все забыл, чтобы выжить в аду периметра. Это хотя бы отчасти подтверждает мою теорию, что никакого чипа внутри тебя нет. И я готова тебе это доказать. Ты сам-то готов?
* * *
Баста очнулась в полной темноте. Во рту кляп, руки связаны, ноги – тоже. Она лежит на какой-то соломе, под крышей то ли сарая, то ли амбара. Помычала – звук отражается, видимо, пространство небольшое. Надо вспомнить, что ж такое с ней приключилось. Голова гудит… Неужели опять били по голове? Так у нее точно последние мозги вышибут. Так, чего было-то? Вспоминай!
Сначала она подговорила выкормыша пойти на разведку, пока эти спят. Они отошли недалеко – так ей, во всяком случае, казалось, потом услышали шум водопада или горной реки и решили подойти, посмотреть, что там. Идти почему-то пришлось дольше, чем ей показалось вначале. И водопад, и речка – довольно широкая и бурная – все было. Она как раз задумалась, как им, если что, переправляться, но получила удар сзади, даже оглянуться не успела. Интересно, выкормыш где?
Немного, как смогла, покаталась по соломе. Судя по всему, она тут одна. Вот же черт. Делать-то теперь что? Мелкая их тут по-любому не найдет, да и этот слабак тоже, все будет продолжать сходить с ума и голосить про свое болото. Ну ладно, что ж, будем ждать утра, а там посмотрим. Выкормыша вот только куда дели?
Кью сидела на стуле и пыталась улыбаться. Перед ней стоял старый, полуразвалившийся стол, на столе была миска, в миске – каша. Напротив сидела седая косматая женщина (точно ведьма из маминых сказок! – пронеслось в голове у Кью) и с каким-то жутким умилением и незнакомым акцентом все повторяла:
– Кушай деточка, кушай. Какая ж ты худая! Надо кушать.
Дом был старый. Кроме стола и двух стульев, в нем были печка, кровать, небольшой шкаф, комод, рукомойник, маленькое грязное окно, плохо освещающее закопченные стены, дверь с засовом и большое ведро.
Кью почему-то решила, что эту женщину лучше не злить, и потому попробовала то, что та называла кашей. Небольшими порциями она зацепляла деревянной ложкой странную липкую массу, хотя ей кусок в горло не лез. В доме пахло мышами и плесенью. Страшный дед, который приволок девочку сюда, куда-то ушел, оставив ее наедине с этой сумасшедшей.
Пока она ела, эта картина раз за разом всплывала в ее голове: она оборачивается к Басте, чтобы что-то сказать, и в это время мерзкий вонючий (как она не уловила раньше этот запах?) дед бьет ее любимую Басту большой дубиной прямо по голове, и та падает как подкошенная. Кью кричит что есть мочи, но водопад заглушает ее крик. Дед хватает Кью, засовывает ей в рот какое-то вонючее тряпье и тащит в этот противный дом, к этой старухе. Ну почему они не услышали его приближения? Почему не уловили этот запах? Баста бы легко прикончила его на месте, если бы Кью обернулась чуть раньше и вовремя закричала.
Дверь отворилась, впуская свежий воздух и звук шумящей реки, и в дом зашел дед. Он облокотился на стол и, почти вплотную придвинувшись к Кью, спросил:
– Как тебя зовут? Кто еще шел с тобой, кроме этой женщины, и где остальные?
– Я – Кью, больше никого, только мы с Бас-той, – решает соврать девочка, почему-то посчитав, что так будет правильно. Еще не хватало, чтобы этот противный дед так же поступил с мамой и Эн. Пусть думает, что они одни.
– Од, ну что ты насел на ребенка с вопросами, дай ей поесть, – слегка отпихнула его старуха. – Лучше сядь, поешь сам.
– А где Баста? – рискнула задать вопрос Кью, почувствовав защиту.
– Не твоего ума дело, ешь пока, – сурово буркнул старик и, громыхая сапогами, вышел из дома.
Свет пасмурного северного дня проник сквозь щели сарая, и Баста смогла, наконец, рассмотреть пространство своего заточения: сено оказалось не совсем сеном, а высушенными сборами каких-то трав, от которых страшно хотелось чихать. В углу висели связки сушеных грибов и пахучие гирлянды рыбы, а рядом стояли плетеные корзины и поленница из дров.
Снаружи Баста слышала шум реки – недалеко же кому-то пришлось тащить ее. Вот почему она так облажалась: шум реки и водопада не дал ей услышать приближающегося человека. Возле лагеря были сплошь озера либо тихие реки – одну из них они хоть и называли Большой ручей, но по факту это была река. Она, охотница, привыкла к тому, что может услышать любого зверя задолго до того, как он появится, а тут шум реки отвлек ее. «Ну так слушай теперь, – сурово приказала она себе, – пока не можешь что-то сделать, слушай, чтобы быть готовой».
Стук двери, шаги. Сколько их? Сейчас поймем. Ага, голоса. Сипят, шепчут. Но она-то их хорошо слышит.
– Мэд, мы должны ее убить или отключить и оставить на мясо. Ты видела ее руки?
– Но как же, ты сам сказал, что нам нужны работник и охотник… Ты со своей ногой да я со своими руками что сделаем? Ты не можешь охотиться, так и я не могу. Есть-то что будем?
– Мы же хотели девчонку сделать работницей, с вечера так решили. А эту прикончить или оглушать, пока разум не потеряет.
– Од, ну что ты, она же совсем ребенок, да и худющая какая, ты видел? Конечно, она будет помогать мне по дому, но охотиться-то мы ее не отправим, ты в своем уме?
– Ну а эту большую мы как отправим? Она же нас прикончит, ты видела ее руки? Как у мужика!
– Да, Од, обмозговать надо. Сходи пока воды принеси, печку затопим, дочку надо помыть, грязнущая, точно черт.
– Не дочка она тебе, а работница, поняла?
Судя по голосу, немолодые. Скорее всего, старики. Двое: Мэд и Од. У него что-то с ногами, у нее с руками. Все неплохо. Надо бы вступить с ними в переговоры – убедить, что охотница из нее что надо, что сами они с выкормышем (придется, видимо, назвать ее дочкой, а то не поверят, что они одни) давно блуждают, ищут какое-то пристанище, и вот какая радость – нашли. Может, тогда хотя бы не убьют? Второй раз она себя оглушить не даст.
