— Двигаться на север сейчас, должно быть, просто.
Короткая реплика прервала епископа на середине фразы.
— Просто двигаться по территории, занятой врагом?.. А что, если твоя семья среди тех, кто сейчас спасается бегством?
— Моя семья никогда не покинет ферму. Они не сделали этого во время Большой войны, не поступят так и теперь. Боши там или нет, нам с Амандиной будет лучше дома.
— Да. Конечно. А что Амандина говорит о?..
— Я еще ей не сказала. Я не видела ее с тех пор…
— Понятно. Хорошо, возможно, в конце концов, ты права, Соланж, решившись сменить один ад на другой. Ты все решила?
— Да.
— Я помогу тебе, Соланж.
Глава 30— Мы не должны говорить об этом. О том, что случилось. Мы и не говорим, не правда ли?
В среду утром, около одиннадцати, Амандина и Соланж были в своих комнатах. Ранее Батист взял Амандину на прогулку по саду и для посещения часовни, прежде чем отвел ее к Соланж. Пожелав им отличного дня, он сообщил, что навестит их вечером. Амандина бросилась в его объятия, и он ушел от них быстрой неловкой походкой.
Обе они, и Амандина, и Соланж, нервничали, каждая беспокоилась за другую. У них был ритуал, который мог им помочь успокоиться, вернуться к прежним отношениям, если такое действительно возможно, — купание.
Амандина заткнула пробку, помогла наполнить ванну теплой водой и ловко, как медсестра на курорте, разложила на стуле миндальное масло, фиолетовые капсулы, дающие пену с запахом сирени, достала полотенца.
Соланж помогла ей раздеться, сесть в ванну. Амандина любит запах сирени, Соланж — нет.
Потом, держась за руки и прислонившись к вертикально поставленным диванным подушкам, переодевшись в свежие ночные рубашки, они сидели на диване перед почти погасшим очагом. Мария-Альберта принесла им чай и маленькую корзиночку дикой земляники.
— Мы не будем сейчас об этом говорить. Не теперь. Когда сможем, тогда и сможем. Жан-Батист сказал тебе, что мы уезжаем, не так ли? Он хотел сказать об этом сам, и я согласилась. Он думал, что с ним ты будешь более откровенна. Скажешь ему, если не хочешь ехать.
— Он спросил меня, и я сказала, что хочу.
— Хорошо. Тогда все улажено.
— И я даже не волнуюсь по поводу моей матери, что она не сможет найти меня. Я оставила ей письмо.
— Кому ты оставила письмо?
— Моей матери.
— И, конечно, ты передала его через Деву Марию?
— Да. Она не слишком мне помогла, но тем не менее я доверяю ей.
— И что ты написала в письме?
— Я написала, что твоя фамилия — Жоффруа и что мы едем в Авизе. И что я научусь доить коз. Я ведь научусь?
— Конечно.
— Жан-Батист дал мне листок бумаги, на которой он пишет рецепты. Я знаю, что Дева Мария не доставляет почту. Но я чувствую себя лучше от того, что написала записку и оставила ей. Мне так спокойнее. Я не рассказала матери о Жозетт.
— Нет. Нет, я и не думала, что ты расскажешь. Так, ты готова ехать?
— Готова. И я даже рада, что никого из девочек нет сейчас. Или еще не все уехали?
— Нет. Всех отправили на лето в разные места. По крайней мере, я так думаю. Как они удивятся, когда вернутся и узнают, что ты уехала! Но ты сможешь написать им, а они тебе.
— Надеюсь. Я буду скучать без Марии-Альберты, Жозефины и других сестер. И без Батиста. Почему ты не вышла за него замуж, тогда мы бы смогли забрать его с собой. Я спросила его об этом, и знаешь, что он ответил?
— Не уверена, что хотела бы услышать…
— Он сказал: «Наступит и наше время». Что это точно значит?
— Это другой способ сказать: «Возможно, когда-нибудь».
— Так, возможно, когда-нибудь ты выйдешь замуж за Батиста?
— Хватит.
— Я не уверена, буду ли я скучать по матушке. А ты будешь?
— Возможно, буду. Но я думаю, что скучать — неправильное слово. Слишком много она оставила мне поводов подумать, слишком много.
— Я немного побаиваюсь ехать в поезде. Совсем чуть-чуть.
— Это лучшая часть путешествия, трусишка.
— Я думаю, немножко волноваться не вредно?
— Немножко можно. Мы уедем в субботу утром. В восемь сорок девять поезд от Монпелье до Нима. Там пересадка. Если все пойдет по плану, мы прибудем в Реймс где-то в понедельник утром. Возможно немного позже.
— На скольких поездах мы поедем?
— На четырех.
— А я хотела бы на десяти, двадцати…
— Я обещаю, что в будущем мы будем много путешествовать, а пока ограничимся четырьмя.
— Ладно.
— У нас два дня, чтобы собраться. Два дня плюс остаток этого. Ты должна отдохнуть…
— Тебе это тоже необходимо. Давайте отдыхать вместе.
— Вместе.
Амандина легла, положив голову Соланж на колени, и закрыла глаза. Соланж гладила девочку по волосам, тихо напевала, пока сама не задремала.
— Где Жозетта?
— Я думала, что ты спишь.
Не открывая глаз, Амандина сказала:
— Я притворилась. Я всегда думаю о Жозетте прежде, чем заснуть, но Батист говорит, что это пройдет. Я сказала ему, что никогда не забуду того, что произошло, а он ответил, что помнить и думать постоянно — это не одно и то же. Он считает, что даже если я не забуду, я скоро прекращу думать о Жозетте. Как ты думаешь, он прав?
— Я уверена, что он прав. И отвечу на твой вопрос: Жозетту увезли в специализированную клинику. Такая больница — та же тюрьма.
— Как долго она там пробудет?
— Она останется там навсегда.
— С ней будут жестоки?
— Нет. Но и любить ее там будет некому.
— Почему она это сделала?
Соланж ласково погладила девочку по голове, помолчала, затем взяла ее личико в руки, чтобы видеть глаза.
— Я не знаю. Этого никто не знает. Даже сама Жозетта.
Это был все тот же день, когда раздался стук в дверь. Соланж встала, чтобы открыть.
— Думаю, это Мария-Альберта с нашим обедом. Она проведет день с нами. Bonjour, Мар… Матушка. Я ждала…
— Да, знаю, но я сказала Мари, что сама отнесу еду. Вы дремали? Я надеюсь, что не пришла слишком рано.
Соланж подумала и ответила:
— Боюсь, матушка, что скорее уже поздно.
Паула смотрела на Соланж, пытаясь проникнуть в суть ее слов.
— Согласна. Слишком поздно.
