дрогнувшую руку. Регина доверчиво зашептала, сбиваясь и обрывая слова:
— Уйдем отсюда, к вам уйдем... Нас могут увидеть... Не надо, чтобы вместе... — Вдруг глаза ее загорелись: — Нет, пусть видят! Это хорошо, он сам приказал, чтобы я с вами... Гровс велел поближе к вам... Как только могу... Велел уговорить вас работать над солдатом. Но я не хочу этого! Это ваше дело... В городке ничего хорошего не бывает...
В своей квартире Иван Андреевич посадил Регину в кресло напротив себя.
— Может быть, кофе подать? — засуетилась было она. Необычно ей просто так, словно госпоже, сидеть и ничего не делать в обществе мужчины.
— Обойдемся. Скажите, Регина, только, пожалуйста, без дипломатии, по-дружески...
— Как вы сказали?
— По-дружески.
— Странно... Какие мы друзья?.. Это невозможно. Скорее всего, вы говорите одно, а думаете в связи со мной о другом... — Она оглянулась по сторонам и торопливо зашептала: — Давайте тихо... Здесь все прослушивается... Он меня убьет! — На ее глазах опять выступили слезы.
— С чего вы взяли?.. Он вас любит, мне со стороны и то было видно, — попытался утешить Иван Андреевич.
— Разве так любят?! Он приказал любыми путями заставить вас работать над солдатом. Уговорить или еще как... Больше я не нужна ему. Это конец! Попомните, из горного ресторана он заберет Лейду. Подарок ей пересылал. Меня отдает вам. Кто ж так любит?!
— Как это — отдает? А если я не возьму?
— Вы-ы не возьмете?.. Таких мужчин не бывает. — Регина вытерла слезы, с осуждением посмотрела на Ивана Андреевича: — Вы уже... отстрелялись? А еще хотели без дипломатии. Не обманывайте. Такой цветущий мужчина, не как наши...
— Мы не о том говорим, Регина. Насчет «без дипломатии»... Я хотел спросить: может быть, вы знаете людей, кто работает на радиостанции? Мне бы посоветоваться с коллегами из моей страны, с чего начать работу над солдатом. Помогите связаться по радио.
— Как же я помогу?.. — Она растерянно развела руками. — Никого там нет, на радиостанции. Если бы кто был, она бы знала, продукты требовались бы, обслуживание. Автоматы какие-то записывают все, что сюда сообщают, — Гровс товорил об этом. А все остальное, что требуется передать отсюда, это Хаббарт, это он...
— Гровс приказал все время быть с вами, — виновато взглядывала Регина на Ивана Андреевича. — Вы ушли от него, он вызвал меня и приказал. Господин Петраков, я не могу ослушаться... Жить буду у вас в квартире. Иначе он сразу расправится со мной, Лейду привезет... Она подругой была! Все они такие, подруги... Чем она лучше? Блондинка... И я могу стать блондинкой. Но он же сам отобрал меня, когда обслуживала в ресторане...
У Ивана Андреевича пропала жалость. И он увидел сухие обнаженные коленки, высоко задранную вопреки приличиям юбку. Черные глаза Регины показались бесстыдно откровенными в своем ожидании мужчины. А могли бы быть красивыми... С кем она будет после него, что будет говорить? Только что он думал, что Регина может стать если не совсем другом, то хотя бы единомышленником... Сколько ж тебя, уважаемый, учить надо? Когда ж ты в людях разбираться станешь?..
— Регина... О Лейде и прочем поговорим потом. Отсюда, из городка, кроме как через ворота можно выйти? Погулять бы с вами на открытом воздухе.
— О-о, какой вы! — покачала головой Регина. — Погулять... Улетучиться хотите? Ничего не выйдет. Я бы, наверное, давно убежала отсюда, если б можно было. Не знаю пути.
Регина перечисляла девушек, кто был здесь до нее. Остались их заколки, кулоны-часики, за настенным зеркалом нашла даже фотокарточку: мулатка в обнимку с Гровсом...
— Черт-те что! — вздохнул Иван Андреевич. — Не об этом, прошу вас... Неужели нет пути отсюда? Продукты как-то доставляют, кто-то следит за электросетью, водопроводом...
В контейнерах, в термосах доставляют продукты, обычно — в готовом виде. Людей хватает, но они за городком... Регина даже возмутилась. Она говорит о своей жизни, а ему подавай пути-дороги для его спасения. Нет отсюда никаких путей! Нет и не будет. Ей, Регине, тоже не хочется пожизненно оставаться под куполом. Ехали с Лейдой на Талум в надежде разбогатеть. Знали, на что шли. Не все ли равно, где свою профессию применить: в Стокгольме, Амстердаме... Но именно здесь, на Талуме, самые бешеные заработки. Разбогатели девушки, здорово разбогатели те, кто пользовался спросом. О-о, какими состоятельными были бы они, если б остались живы!.. Гровс в порыве любовного откровения все рассказал. Это для вида, так сказать, пыль в глаза, меняют здесь имена девушкам. Регина вовсе не Регина у себя дома, а Лилиан. Но раз нужно, то, пожалуйста, Регина... Видите ли, по возвращении отсюда не будет замарана репутация. Если погибнет человек, никто и следов не найдет. Как отыщешь придуманного человека, не существующего? Вот в этом все дело, а не в желании сохранить чью-то репутацию...
Гровс все разъяснил. Как только спрос на девушку падает, ей вручают чек, устраивают пышные проводы на берегу моря, такая традиция здесь — по поводу особо значительных событий, потом провожают в аэропорт... Ни одна девушка до аэропорта не доезжала. Договаривались: любым путем сообщить о возвращении домой. Не поступало ни одного сообщения. Такой здесь порядок... Не должен просочиться ни малейший секрет — вот почему. А какие секреты знали погибшие девочки? Только о мужчинах... Они же, мужчины, ни о чем не говорили, только о любви, да и то чаще всего, как попугаи, одно и то же. Только Гровс, да и то лишь ей, Регине, — о секрете. Лучше бы не говорил!.. Самое верное — быть вместе с Гровсом, не отбиваться от него, тогда, возможно, удастся выжить...
«Где правда, где ложь? — каменело сердце Ивана Андреевича, не спускавшего глаз с Регины. — Все вокруг врут. Или иначе невозможно?..»
— Еще чему Гровс учил вас? — уже злился Иван Андреевич на самого себя, на свое неумение распознавать человека.
Нет, новых сведений от Регины он не получит. Смешно было бы в секретном городке под куполом продажной женщине, точнее, продажной душе доверять тайны... Иван Андреевич встал, прошел в соседнюю комнату. На столе, в вазе, лежали конфеты, поблескивали рюмки и непочатая бутылка.
— Хотите выпить?! — крикнул он.
Регина вошла быстрым шагом, отняла бутылку.
— Никакой учебы не было. Никакой! — с откровенной неприязнью резко отодвигала она рюмки ближе к стене.
Он
