я был в своей увлеченности. Лучших дней в моей жизни не сыскать. Может быть, это и было настоящее счастье?
В это же время — неофашистские сборища, бои на Ближнем Востоке, предательство одних и наглость других, обострение обстановки в Персидском заливе... Я слышал обо всем этом, но не считал для себя столь уж важным вникать в суть происходящих событий. Я полагал, кто-то другой в силу служебных обязанностей занимается этим делом...
И уже созрели на Западе характеры для эксперимента над солдатом, шахматистами, над парнями в казарме, в конечном счете — для уничтожения людей... Эти характеры уже готовы убить меня и таких же благодушных, как я. Для сохранения собственной жизни строят купол... Вот куда направлены усилия, чтобы... добиться продления жизни. До чего дошло?! Продление жизни одних во имя уничтожения других...
А я занимался кровным своим делом, и это казалось для меня достаточным. Имел настоящую семью, наслаждался живой зеленью и ласковым солнцем, дышал натуральным, без кондиционера, воздухом. Доброта, доверчивость — вот мой купол! Благодаря этому своему куполу мне удалось кое-что сделать. Спасибо ему! Увлеченный, я слишком мало общался с людьми. Кажется, что мало. Вот этого жаль, не то быстрее бы научился распознавать профанацию в науке, беспощаднее был бы при встречах со злом в любой его форме. Я никому не причинял зла, думал, что и мне никто не сделает ничего плохого. Вроде бы не за что. Нашли за что! Несогласие с моим образом жизни, с моими убеждениями — разве этого мало?
Доброта — богатство души; как всякое богатство, она может обернуться для недругов упрямством, беспощадностью. Она не поддастся сжатию, какие бы усилия не приложили вы, господин Гровс...
Главное — выбраться из-под прозрачного купола. Я обязан воспрепятствовать тому, что готовится для людей. Я обязан выбраться отсюда!
Правдивы, глубоки в своих мыслях древние мудрецы. Нужны немалые силы, чтобы смириться с тем, чего я не могу изменить. Нужно мужество, чтобы бороться с тем, что я должен изменить. Надо суметь отличить одно от другого...»
Иван Андреевич презирал себя за слабость — раскис под конец беседы с Гровсом. Вида хотя бы не подал, чтобы не знал Гровс о твоей простой человеческой слабости. Гром, он ведь не всегда с разрушительным действием. Зато какой чистый воздух бывает после грозы!.. «Не боец я, не боец... — болью ныла душа Ивана Андреевича. — Надо немедленно что-то делать, без раскачки. Если потеряю время, тогда труднее будет скрыть ноты, по каким придется петь новую для Гровса песню. С чего начать? Вот сейчас самое важное».
Общение с миром невозможно, это Ивану Андреевичу ясно. Посоветоваться не с кем, для этого нужны верные люди. Но где их найдешь? Да и что они посоветуют, если бы и встретились? Стены, бетон кругом, купол...
А как нужны люди! В одиночку не разорвать окружение, не выйти в открытый мир. Гровс, Жак, Уоткинс, Регина, Хаббарт... Нет людей. Полное одиночество в этом цивилизованном обществе.
Разве люди не в силах покончить со средствами своего же уничтожения? Что будет, если ему, Ивану Андреевичу, не удастся выбраться отсюда и он не сообщит о работе под куполом? Неужели зло так всемогуще?..
Было время, когда лук и стрелы считались самым грозным оружием. Вмешалась религия, она стремилась ограничить применение этого оружия. Специальная папская булла запрещала использовать треножники и подставки для уверенной наводки арбалетов. Тогда бы возросла точность стрельбы. Два столетия действовал запрет. А потом?.. Многое было потом.
Французский изобретатель Дю Перрон еще в 1775 году сконструировал невиданное оружие, оно было способно одновременно стрелять двадцатью четырьмя пулями. В то время такого не было ни в одном государстве. Оно обещало победу над любым противником; пожалуйста, расширяй границы государства, ведь ты — победитель... Изобретатель показал новое оружие королю Людовику XVI, но... благодарности не услышал. Король и его министры назвали изобретение «зверским орудием уничтожения». Дю Перрона объявили извергом и врагом человечества.
Прошли годы. Пулемет все же появился...
Фашистские специалисты в конце второй мировой войны были близки к созданию атомной бомбы. Будь она в руках Гитлера, он применил бы ее, находясь на краю гибели. Что стало бы тогда со всем человечеством? Сколько еще миллионов жизней унесла бы война, прежде чем было бы покончено с Гитлером?
И все-таки атомная бомба родилась. Более того, в год окончания второй мировой войны, когда еще не рассеялся пороховой дым, ее испытали... на людях.
Неужели опять потребуются жертвы и жертвы, чтобы хоть как-то остепенить жаждущих крови? «Если собираешься кому-либо яму копать, то копай ее по своему росту» — гласит восточная мудрость. Хотя бы это не забывали...
У корявой бетонной стены Иван Андреевич остановился. «Я здесь не один», — почувствовал он. Повернулся, чтобы идти обратно, и увидел Регину. Она стояла, опершись спиной об угол ближнего дома. В наклоне головы, в приниженном взгляде, в самом ожидании Иван Андреевич уловил горечь.
— Не спешите? Давайте постоим, — устало попросила она.
Разговор долго не начинала. С опущенными руками, с короткой, «под мальчика», стрижкой она походила на школьника, вызванного в учительскую.
— Вы ничего плохого не сделали мне, правда? — наконец взглянула Регина в глаза Ивана Андреевича. — И я тоже... ничего плохого... вам. Я не хочу быть причастной к плохому, хотя не знаю даже, что сейчас хорошо, а что плохо.
— Загадками объясняетесь, — всматривался в Регину Иван Андреевич.
— Какие загадки!.. Неприятно, когда тебя... как средство. — На ее глазах навернулись слезы: — Как приманку! Я — самый близкий для него человек во всем городке, он сам говорил...
— Кто он, позвольте? Это секрет?
— Какой секрет... Гровс! Если сейчас он может вот так... Чего дальше ждать?! Ослушаться нельзя... О‑о, вы еще не знаете, как это опасно. Значит, я не такая уж близкая... Вы представляете, что это такое? В один момент меня может не оказаться на свете... Очень быстро и легко...
Перед Иваном Андреевичем стояла девочка со слезами на глазах. Он забыл ту Регину, что с непроницаемым видом присутствовала у стола, что своим вниманием, молодостью, всею женскою статью вызывала восторг у Гровса. Потянуло приласкать ее, утешить, хотя и понимал: ему ли утешать в его положении... Укорил себя Иван Андреевич в том, что плохо ищет верных людей. Пусть даже не совсем верных, а хотя бы единомышленников. Вот он — человек, который мог бы встать рядом в такой трудный момент.
Он взял ее
