фронте сестры милосердия переносили все те же тяготы, что и солдаты. Они работали в полковых медпунктах, таскали носилки, иногда даже выходили на ничейную полосу, чтобы подобрать раненых. Близость к войне и солдатам, а также, возможно, сексуальные похождения некоторых из них создали фронтовым сестрам милосердия репутацию любительниц беспорядочных половых связей. Одну из новеньких, по ее воспоминаниям, спрашивали, известно ли ей, какой дурной славой пользуются фронтовые сестры[147]. Однако пресса редко писала о рисках, с которым многие из этих женщин сталкивались ежедневно, и даже не намекала на сексуальный подтекст. Вместо этого пресса военного времени подчеркивала гендерные различия, изображая сестер милосердия заботливыми матерями, платоническими возлюбленными и неприкосновенными в своей чистоте красавицами. Сестры милосердия стали гендерными символами патриотической добродетели — женским аналогом мужественного воина.
Женщин, взявшихся за оружие, было нелегко классифицировать. Поначалу большинство из них маскировались под мужчин: они коротко стриглись, перенимали мужские манеры, одевались в военную форму и пытались записаться в армейскую часть. Чаще всего им отказывали, однако некоторым удалось заручиться согласием командира роты или полка и присоединиться к боевой части. Эти женщины происходили из всех слоев русского общества. Княгиня Евгения Шаховская, имевшая лицензию пилота, стала военной летчицей. Другая состоятельная женщина пожертвовала армии свои автомобили и ездила на одном из них вдоль линии фронта с разведывательными целями. После свержения царя в феврале 1917 года женщин-солдат стало больше. Самой известной из них была Мария Бочкарева, дочь бывшего крепостного крестьянина из Новгородской губернии. Бочкарева находила притягательной саму идею сражения: «Мое сердце стремилось туда — в кипящий котел, принять крещение в огне, закалиться в лаве», — вспоминала она позже в характерной для нее пылкой манере [McDermid, Hillyar 1998: 141]. Неоднократно награжденная за храбрость, Бочкарева специализировалась на спасении раненых солдат из-под огня. Некоторых женщин ее действия вдохновляли. Узнав о подвигах Бочкаревой, другие фронтовые сестры милосердия «были, конечно, взволнованы до глубины души» [Farmborough 1975: 300].
Но большинство женщин участвовали в военных действиях более традиционными способами. Женщины из высшего общества вместо балов и вечеринок собирались и вязали шарфы для раненых, делясь за работой новостями с фронта. «Как можно было веселиться, когда на фронте льется кровь и все больше траурных вуалей появляется на петербургских улицах?» — говорила Ирина Еленевская, дочь чиновника из Министерства иностранных дел. Жена министра иностранных дел обратилась к женам всех высокопоставленных чиновников, служивших в министерстве ее мужа, с просьбой два раза в неделю приходить к ней домой, чтобы готовить перевязки для раненых[148]. В провинциальном Чернигове молодые женщины, не имевшие необходимой подготовки для работы сестрами милосердия, сматывали бинты на специальной машине. Зимний дворец тоже превратился в гигантскую мастерскую, где женщины готовили белье и бинты для фронта. Другие женщины шили одежду и собирали солдатские продуктовые пайки. Кроме того, они работали в чайных и столовых для солдат, где те могли подкрепиться по пути на фронт, и всевозможными способами помогали раненым и инвалидам.
Мобилизация женщин для оказания помощи беженцам добавила еще одну грань к их общественной роли. Немецкое вторжение в западные окраины России вынудило миллионы людей покинуть свои дома. Беженцы, по преимуществу женщины и дети, сталкивались с огромными трудностями в поисках жилья и работы и в попытках заново наладить хоть какое-то подобие нормальной жизни. По всей России в помощь им возникали «дамские комитеты» и «дамские кружки». Дамы собирали деньги на содержание беженцев, устраивали для них кухни и столовые, находили жилье, создавали швейные кружки, чтобы обеспечить беженок работой. В соответствии с самопровозглашенной ролью женщин среднего класса — нравственной опеки тех, кому в жизни дано меньше, чем им самим, — эти дамы брали на себя ответственность и за моральное состояние своих подопечных. Обеспокоенные «защитой» беженок от опасностей изнасилования и проституции, благодетельницы следили за их сексуальным поведением, стремясь уберечь их от «искушений»[149]. Взятая на себя ответственность за заботу о беженцах расширила роль женщин в общественной сфере даже значительнее, чем участие в войне и работе для фронта.
Война открыла женщинам новые возможности и в других сферах. Когда мужчины ушли на фронт, на фабриках освободились рабочие места: общая доля женщин в промышленности России в целом выросла с 26,6 % рабочей силы в 1914 году до 43,2 % к 1917 году. За эти годы в промышленность влилось более четверти миллиона работниц, в результате чего общее число работающих женщин составило более миллиона. Хотя большинство, как и прежде, было занято в качестве домашней прислуги или прачек — работа, не требующая особых навыков и низкооплачиваемая, — небывалое до тех пор число женщин получило доступ к высокооплачиваемым должностям в мужских сферах, особенно в химической и металлургической промышленности. В Петрограде (бывшем Санкт-Петербурге), сердце элитной российской металлообрабатывающей промышленности, женщины к концу 1916 года составляли 20 % рабочих-металлистов. Женщины пришли и в другие профессии, до сих пор закрытые для них, такие как почтовая служба и транспорт. Увеличилось их число и на должностях для «белых воротничков»: в бухгалтерии, в конторах и на телеграфе[150]. Учительницы наконец получили право преподавать в средних школах. Под давлением войны официальные меры по ограничению трудовой деятельности женщин сферами, отведенными для их пола, почти полностью провалились.
Эти перемены пробудили у феминисток новые надежды на будущее. Стремясь убедить других в значимости роли женщин, феминистские газеты восторженно писали о тех новых обязанностях, которые женщины взяли на себя. «Согласно отжившей, мужской морали, уделом оставшейся дома женщины должны были бы быть печаль и беспомощные слезы. Но в исторический момент, переживаемый теперь Россией, женщина доказала, что ей некогда плакать», — заявляла журналистка газеты «Женщина и война». Она обращала внимание на ту огромную работу, которую стали выполнять женщины (купеческие жены вели торговые дела, крестьянки обрабатывали землю, появились женщины — кондукторы трамваев, стрелочницы, извозчицы, носильщицы, дворничихи и даже женщины-солдаты), и утверждала, что женщины, несмотря на их нынешнее бесправие, сильны и теперь им остается лишь проявиться и укрепиться в новой работе, чтобы и после войны удержать завоеванные позиции[151].
Деятельность женщин во время войны подкрепила доводы феминисток в пользу женских прав. В то же время ожидаемые успехи в послевоенном будущем помогали сохранить феминистский энтузиазм по поводу военных действий еще долго после того, как надежда на быструю победу была потеряна. Намного меньше известно о первоначальной реакции на начало войны женщин из низших слоев общества. Существуют свидетельства, что некоторые, так же как и их сестры из высшего сословия, стремились стать «частью Отечества» — некоторые даже шли в армию, как та же
