Мэйдзи или Обновлением Мэйдзи. Это один из самых примечательных случаев нациестроительства во всем XIX веке, в определенном смысле более драматичный, чем развитие Германии.
Однако этот процесс не был связан с территориальным расширением. До 1894 года Япония не выходила за пределы своего архипелага, если не принимать во внимание неудачную морскую экспедицию к китайскому острову Тайвань в 1874 году. До 1854 года Япония вследствие своей самоизоляции с 1630‑х годов практически не проводила «внешней политики» в традиционном смысле. Она поддерживала дипломатические отношения с Кореей, но не с Китаем, и с единственной европейской страной – Нидерландами (присутствие которых в Юго-Восточной и Восточной Азии из всех европейских держав в XVII веке было наиболее заметным). Не из‑за недостатка фактического суверенитета: если бы Япония хотела стать игроком в мире раннего Нового времени, она, без сомнения, была бы, как Китай, признана всеми вплоть до Европы суверенным действующим лицом. Внешнее образование национального государства означает в случае с Японией, что страна после своего «открытия» в начале 1850‑х годов начала постепенно искать место на международной арене. Внутри Японии до Реставрации Мэйдзи в принципе сохранялся порядок, созданный в общих чертах на рубеже XVI–XVII веков военными местными князьями, такими как Хидэёси Тоётоми и прежде всего Токугава Иэясу. Этот порядок закрепился благодаря разумной политике к концу XVII века, став политической системой с самой высокой степенью интеграции, достигнутой в Японии за все время. Территориальный аспект этого порядка нелегко понять и осмыслить, применяя европейские категории. Страна была разделена примерно на двести пятьдесят княжеств-поместий (хан), во главе каждого из которых стояли князья-даймё. Даймё не были полностью самостоятельными территориальными властителями. В принципе они управляли своими областями автономно, но состояли в феодальной зависимости от самой могущественной из княжеских династий, Токугава, которой управлял сёгун. Формальной легитимностью обладал полностью лишенный власти императорский двор в Киото, тогда как сёгун в Эдо (позже – город Токио) был мирской фигурой без сакральных функций и ауры господства. Он не мог опираться на теории божественной благодати или «мандата с небес». Даймё не были организованы как сословие. Не существовало сословного парламента, на котором даймё могли бы вместе составить противовес сюзерену. Эта система, которая поначалу кажется сильно раздробленной и напоминает лоскутный ковер Центральной Европы в эпоху Священной Римской империи и, все еще, при Германском союзе, была внедрена по всей Японии благодаря обязанности даймё через определенные промежутки времени проживать при дворе сёгуна в Эдо. Эта ротационная система внесла также значительный вклад в расцвет городов и городской торговли, особенно в Эдо. Развитие национального рынка шагнуло далеко вперед уже в XVIII веке. Функциональный эквивалент Германского таможенного союза существовал в Японии уже в раннее Новое время.
Одновременно с политическими элитами в северной Германии влиятельные круги Японии осознали несостоятельность раздробленности страны на мелкие государства и партикуляризма в быстро изменяющемся мире. В Японии это также не привело к федеральному решению вопроса, которое было бы добровольно принято всеми. Ибо оно влекло за собой самоликвидацию территориальных княжеств. При этих обстоятельствах была возможна только гегемониальная инициатива. Островное государство с правительством (бакуфу) Токугава было теперь политически единым в пределах расселения этнических японцев. Вопрос состоял в том, от кого последует инициатива для централизации. В итоге инициаторами перемен стали не фигуры из правительства бакуфу, а круги в среде самой привилегированной служилой знати самураев в двух южнояпонских отдаленных княжествах-даймиатах Тёсю и Сацума. Из географической и политической периферии страны они захватили власть в столице при поддержке чиновников императора, игравшего до тех пор лишь церемониальную роль. Реставрация Мэйдзи 1868 года носит такое название, поскольку спустя столетия пренебрежения авторитет императорского двора был восстановлен, и молодой император под целенаправленно избранным правительственным девизом «Мэйдзи» («просвещенное господство») снова занял центральное место в политической системе. Мятежные самураи не имели легитимации ни со стороны традиционного политического мышления, ни за счет демократических процедур. За фикцией или дерзостью выступать от имени императора скрывалась чистая узурпация. На самом деле это была революция, которая за несколько лет привела в Японии к радикальному преобразованию политики и общества. Это также не была революция «сверху»: ее цели не были консервативными и не предотвращали революционные массовые движения. Вскоре самураи-модернизаторы отменили статус самурая со всеми его привилегиями. Потому можно говорить о самой действенной в глобальных масштабах революции середины XIX века. Эта революция произошла без террора и гражданской войны. Сопротивление, имевшее место в некоторых княжествах-даймиатах, было подавлено военным путем, но при этом ничто по драматизму и насилию хотя бы отдаленно не напоминало Австро-прусскую войну 1866 года, Франко-прусскую войну 1871 года или Австро-итало-французскую войну между Пьемонтом и Францией с одной стороны и с Австрией – с другой[301]. Князей-даймё отчасти удалось переубедить, отчасти они уступили давлению, отчасти были достигнуты финансовые соглашения. Иначе говоря, в Японии при относительно небольшом уровне насилия были достигнуты широкомасштабные изменения: мирное слияние внутреннего и внешнего нациестроительства в благоприятном международном климате вне европейской государственной системы, но и без значительного военного вмешательства и без всякого колониального подчинения[302].
Изоляция от политики европейских держав сближала Японию с США. Но в остальном их политические траектории были различными. В США отсутствовали феодальные структуры, которые требовалось разрушить. Североамериканское мятежное государство уже в 1778 году получило дипломатическое признание Франции, а в 1783 году и бывшей имперской метрополии – Великобритании. Поэтому США с самого начала были государством, обладавшим внешним суверенитетом, с хорошо развитой степенью интеграции различных уровней внутри страны. Ее политическая элита обладала единым государственным гражданским сознанием, и страна во всех отношениях, очевидно, отвечала модерному миру. То, что эти обнадеживающие заделы не вылились в поступательное и гармоничное национальное развитие, является одним из крупных парадоксов XIX века. Именно в стране, полагавшей, что она переросла милитаризм и макиавеллистскую реальную политику Старого света, дело дошло до второго по масштабам (первым было Тайпинское восстание в Китае 1850–1864 годов) насильственного эксцесса в мировой истории между концом Наполеоновских войн 1815 года и началом Первой мировой войны. О том, почему так случилось, здесь рассуждать не место. Так или иначе, практически неуправляемая политическими и законодательными средствами экспансия на Запад и все возрастающая пропасть между обществом в Южных штатах, основанным на рабстве, и обществом на Севере, основанным на капиталистической эксплуатации наемного труда (free labor), привели к тому, что отделение одиннадцати Южных штатов стало не случайным, а структурно запрограммированным событием[303]. Этот момент наступил в 1861 году, то есть по времени в непосредственной близости к завершению объединения Италии и началу (в 1862‑м) военно-политических процессов, которые привели
