к созданию Германской империи в 1871 году. Предыстории американской Гражданской войны присуща гораздо более фаталистическая логика, чем в итальянском и немецком процессах объединения, где столь многое зависело от тактического умения и случайной удачи людей вроде Бисмарка и Кавура. Отделение юга в ходе второй половины 1850‑х годов становилось все более неизбежным.
Из-за этого раскола прежде единое национальное государство США было разрушено. Открытость перспектив исторического развития проявляется в результатах крупных противоборств. Накануне сражения при Садове 1866 года многие современники – если не большинство – ожидали, что Австрия одержит победу. Почему победила Пруссия, стало понятно позже: мобильная наступательная стратегия Мольтке, лучше вооруженная пехота и высокий уровень подготовки прусских призывников стали решающими факторами. И тем не менее чаша весов колебалась. И вполне правомерно позволить себе пофантазировать на тему, что было бы, если бы американская Гражданская война закончилась ничьей. В этом случае Север должен был бы принять раскол Союза. Если бы Конфедерация на Юге могла развиваться далее в мирных условиях, территория с рабовладельческим режимом стала бы процветающей и влиятельной на международной арене второй великой североамериканской державой – перспектива, с которой в 1862 году начало сживаться даже либеральное правительство Великобритании, прежде чем ход войны показал, что это несбыточно[304]. Неудавшееся отделение Южных штатов стало наиболее драматическим случаем попытки обретения государственной независимости в XIX веке, оставившим позади разгромленные национальные восстания в Польше (1830–1831, 1863–1864) и Венгрии (1848–1849).
После окончания Гражданской войны в 1865 году потребовалось в определенном смысле основать Соединенные Штаты по-новому. Почти год в год с (непростым) созданием либеральной Италии после 1861 года, с Революцией Мэйдзи в Японии после 1868‑го и с так называемым «внутренним основанием рейха» (innere Reichsgründung)[305] в Германии США, сохранившиеся как единое государство, но еще отнюдь не единые внутренне, перешли к новой фазе своего нациестроительства. Реинтеграция Юга в ходе так называемой эпохи Реконструкции (1867–1877) совпала с рывком возобновленной экспансии на Запад. США были уникальны и в том, что во время самой интенсивной фазы своего внутреннего нациестроительства они были вынуждены реализовывать одновременно три интеграционных процесса: 1) присоединение бывших рабовладельческих областей, 2) инкорпорацию Среднего Запада за постепенно закрывающимися фронтирами и 3) интеграцию в свое общество миллионов европейских иммигрантов. Восстановление национального государства США после 1865 года напоминает скорее модель гегемониального объединения. С точки зрения политики силы Бисмарк был Линкольном Германии, однако никого не освобождающим. Реинтеграция капитулировавшего противника в Гражданской войне проходила в США без изменения политической системы, в рамках прежнего конституционного развития. Это доказывает абсолютное символическое центральное значение конституционализма в политической культуре США. Старейшая из великих конституций мира была в то же время самой стабильной и способной к интеграции.
Покинутые центры
И наконец в XIX веке возникла новая ситуация: покинутый имперский центр. В ходе деколонизации после 1945 года этот феномен пережили несколько европейских стран: Франция, Нидерланды, Бельгия, Великобритания и Португалия. Все они после 1945 года в какой-то момент были поставлены перед фактом: у них больше нет колониальной империи. Великобритания могла бы оказаться в подобном положении уже после проигранной американской войны за независимость, если бы не смогла компенсировать потерю Америки геополитическим усилением своих позиций в Индии и приобретением других колоний и баз в Индийском океане. У Испании такого шанса не было. После освобождения американских республик ее колониями остались только Куба и Филиппины. Несмотря на то что (прежде всего) Куба стала прибыльной колонией, перед Испанией с 1820‑х годов стояла задача превратиться из центра глобальной империи в европейское национальное государство – особая разновидность скорее сужающегося, чем расширяющегося варианта развития национального государства. На протяжении полустолетия это Испании не особенно удавалось. Политические отношения стабилизировались лишь в 1874 году, но из‑за шокирующего поражения 1898 года в войне с США, которое привело к потере Филиппин и Кубы, они снова вышли из равновесия. Испания, а не мнимые «больные люди» на Босфоре и в Желтом море, была по-настоящему имперским аутсайдером, выбывшим в XIX веке в низшую лигу. Куба, Пуэрто-Рико, Филиппины и тихоокеанский остров Гуам пали жертвами США; Германская империя, вовсе не участвовавшая в войне, подобно гиене также старалась оторвать себе кусок[306]. Испания была горько разочарована тем, что Англия не поддержала ее в войне с США, и приняла на свой счет речь премьер-министра Лорда Солсбери в мае 1898 года о жизни и смерти наций. Испанская внутренняя политика десятилетиями оставалась под влиянием травмы 1898 года[307].
Схоже и все же иначе произошло с Португалией: после достижения Бразилией независимости Португальская империя была ограничена Анголой, Мозамбиком, Гоа, Макао и Тимором. Это несколько менее радикально, чем сокращение испанских владений в мире. Однако количество жителей в империи все же сократилось с 7,3 миллиона человек в 1820 году до 1,65 миллиона в 1850‑м[308]. Относительно значимыми оставались только африканские территории. Тяжелым ударом стало то, что Англия в 1890 году потребовала передачи ей территорий между Анголой и Мозамбиком. И тем не менее Португалии не без успеха удалось построить «третью» империю в Африке: Ангола и Мозамбик, заселенные до тех пор португальцами в основном лишь вблизи побережья, подверглись, как это называлось на тогдашнем языке международного права, «эффективной оккупации» (effective occupation). Поэтому первой послеимперской страной в Европе после потери Америки стала скорее Испания, чем Португалия. В преддверии надвигающейся «эпохи империализма» потомкам Кортеса и Писарро пришлось мучительно постигать, как обходиться без империи.
Если задаться вопросом, какие из существующих и поныне национальные государства возникли в мире с 1800 по 1914 год, итог будет такой: в первую волну, с 1804 по 1832 год, появились Гаити, Бразилия, республики Испанской Америки, Греция и Бельгия. В следующую волну, в третьей четверти века, путем объединения вокруг гегемона возникли Германская империя и Королевство Италия. В 1878 году великие державы создали на Берлинском конгрессе новые государства на бывших османских территориях Балкан. Созданный в 1910 году Южноафриканский Союз был де-факто самостоятельным государством, и его связи с Великобританией были гораздо слабее, чем у других доминионов. Статус последних между реальностью и международно-правовыми фикциями трудно точно определить. Около 1870 года доминионы управляли своими внутренними делами через органы представительной демократии, но еще не были суверенны с точки зрения международного права. Длившийся десятилетиями процесс обретения самостоятельности и независимости они в значительной степени завершили в Первую мировую войну. Огромный вклад (людьми и в виде экономической помощи), который скорее добровольно, чем вынужденно внесли в победу союзников Канада, Австралия и Новая Зеландия, сделал невозможным отношение к ним после 1918 года как к квазиколониям. Новые национальные
