Хопгуд, одетый в черную кожаную куртку, обернулся к нему и протиснулся сквозь толпу.
— Один парень с самолета заметил тело возле «Чайника», — начал рассказывать он. — В «Проломе».
На миг Кэшина затошнило, и ему показалось, что его сейчас вывернет прямо на Хопгуда.
— Ну и видок у тебя, — заметил Хопгуд. — Ты совсем зеленый.
— Пирог несвежий попался.
— А что, бывают свежие?
Кэшин слышал, что иногда мощные порывы ветра затягивают тела в подводные пещеры и они болтаются там многие дни, а то и недели, пока волны не унесут их оттуда и не бросят в «Чайник» или в «Пролом».
Подойдя ближе, катерок сбросил скорость, поднялся и упал на волне, подобрался к пирсу и, рыча, развернулся бортом к понтону. Двое людей на пирсе стояли и спокойно, привычно ждали, когда он пришвартуется.
На катере доставили тело, замотанное в кусок оранжевого нейлона. Четверо мужчин взялись за углы — двое сзади явно были напуганы — и вытащили его на пирс. Аккуратно положив тело, они обступили и распаковали его. Хопгуд наклонился.
Перед Кэшином промелькнули раздутое от воды лицо, голые ноги, разодранные в клочья джинсы. Этого было достаточно — он насмотрелся на своем веку покойников. Он оперся о перила и повернулся туда, где внизу, под дождем, неверным светом горели огни города. По двум кругам Морского Парада неслись машины, торопились по домам люди. Там их ждали семьи. Дети…
Жаль, что у него не было с собой сигарет.
— Вот, в кармане нашли, — донесся сзади голос Хопгуда. — В куртке.
Кэшин обернулся. Хопгуд протягивал ему застегнутый на молнию серый нейлоновый бумажник.
— Фонарь дайте, — распорядился он.
С пирса протянули фонарь. Хопгуд взял его, и луч света упал на руки Кэшина.
Кэшин расстегнул молнию. Ничего особенного, в уголке фотография. Он всмотрелся в нее, вынул.
Дальше… Серая книжечка, на обложке — вставший на дыбы единорог, внутри пластиковый конверт.
Кредитный союз Даунта.
Конверт был почти сухой, только по краям чуть намок.
На двух страницах было записей двадцать — размазанные строчки принтера, небольшие суммы прихода и расхода.
Донни Култер утонул в «Чайнике» с одиннадцатью долларами сорока пятью центами на счете.
Кэшин положил книжку обратно в бумажник, застегнул молнию, передал Хопгуду.
— Всё, наверное, — сказал Кэшин. — Поеду. Я вообще-то в отпуске.
— Лучше приведи себя в порядок, — ответил Хопгуд. — Они уже идут.
По пирсу к ним приближалась бригада телевизионщиков.
— Сам их навел? Или, может, у тебя есть специально обученные люди? — зло бросил Кэшин.
— Теперь это называется «прозрачность».
— Мне наплевать. Матери сказали?
— Что сказали? Все равно ей еще тело опознавать.
— Раньше, чем она увидит его по телевизору?
— Это все еще твое расследование? Твой приятель-макаронник мне ничего не сказал.
— При чем тут расследование? — окончательно обозлился Кэшин. — Да и никакого расследования по-настоящему не было.
Он двинулся прямо на телевизионщиков. Женщина с лакированными волосами узнала его, сказала что-то звукооператору и остановилась у него на пути:
— Детектив Кэшин, несколько слов для прессы, пожалуйста.
Кэшин молча обогнул ее, задел плечом микрофон в меховом чехле; оператор буркнул:
— Полегче!
— Да пошли вы, — отозвался Кэшин.
В машине он включил на полную громкость диск Каллас и поехал по темным разбитым дорогам домой. «Чайник»… И из него выплывает тело… В огромный, кипящий, беспокойный «Пролом»…
Впервые он попал сюда, когда ему было лет шесть или семь, — Лестница Дангара считалась местной достопримечательностью, и все стремились ее увидеть. Он стоял далеко от края, но все равно было жутко: необъятный простор океана, серо-зеленые волны с шапками пены, каменная стена вся в выбоинах, трещинах, камнях и провалах, невероятная мощь стихии, бешеная сила, которая может поднять тебя, засосать, закрутить, и ты захлебнешься соленой ледяной водой, задохнешься, а могучая волна потянет тебя за собой, в утесы, и размажет об изрезанные скалы «Чайника», и будет трепать тебя там, пока твоя одежда не превратится в лоскутья, а сам ты — в отбивную.
Расколотый берег — так называлась эта часть побережья. Когда Кэшин был еще маленьким, ему казалось, что это произносится в одно слово — Расколотоберег. Потом он узнал, что так назвали это место моряки, когда увидели огромные куски известняковых плит, упавшие в море. Возможно, это случилось прямо у них на глазах. Возможно, они оказались неподалеку и видели, как громадные известняковые глыбы отвалились и обрушились в воду.
Но вот и дом, слава богу. Фары скользнули по сарайчику Ребба.
Кэшин поставил машину возле дома и не сразу вышел, потому что все тело терзала боль. Выключил фары. Двигаться не хотелось. Еще чуть-чуть — и он забудется сном прямо здесь. Немного соснет…
Кто-то постучал. Он настороженно встрепенулся.
В окне торчали две собачьи головы и светил фонарик. Он опустил стекло.
— Ты чего? — спросил Ребб.
— Все нормально, просто устал.
— Брат как?
— Приходит в себя.
— Ну и ладно. Собак я покормил. Забор завтра доделаем.
Ребб ушел к себе. Кэшин с собаками вошел в дом и сразу же позвонил матери. Она засыпала его вопросами. Он коротко ответил, принял несколько таблеток кодеина, запил их пивом, налил большой стакан виски. Потом сел в кресло, отхлебнул из стакана и стал ждать, когда боль утихнет.
Дождался, выпил еще виски. Перед тем как лечь спать, он решил посмотреть местные новости.
Полиция не подтверждает версию о том, что тело, обнаруженное в море неподалеку от печально известного «Чайника», уже давно облюбованного местными самоубийцами, принадлежит восемнадцатилетнему Донни Култеру, которого обвиняли в попытке убийства местного жителя Чарльза Бургойна. Старший сержант детектив Джо Кэшин отказался давать какие-либо комментарии после того, как тело было извлечено из воды.
Он увидел самого себя — на пирсе, глаза сощурены, плечи развернуты, мокрые волосы прилипли к мрачному лицу. Рядом стоял Хопгуд. В его внешности было что-то от священника — на лице красовалась маска искренней печали, приличествующей случаю. «Труп — это всегда плохо, — произнес Хопгуд. — Других комментариев пока нет».
Репортер произнес: «Сегодня вечером мать Донни Култера, Лоррейн Култер, сделала заявление относительно обращения полиции с ее сыном, который пропал в прошлую среду».
Мать Донни стояла на фоне коричневого кирпичного дома с голой лужайкой и бетонной дорожкой к автостоянке.
