Книга Браки в Филиппсбурге - Мартин Вальзер

2

Альвин подал Ильзе руку с нарочитой заботливостью, из ярко освещенных комнат виллы или из темного подъезда могли на них смотреть гости, приехавшие раньше, пусть видят, как он внимателен к жене, даже когда помогает ей в дождливый зимний вечер выйти из машины и, судя по всему, никого кругом нет; под легким модным зонтом он провел ее до подъездного козырька виллы Фолькманов, бегом вернулся к машине, запер дверцы, проверил, хорошо ли запер, бегом воротился к подъезду, где стряхнул, фыркая и хохоча, как мальчишка, с головы и плеч дождь, после чего вместе с Ильзой, однако держась на полшага впереди, пересек холл и поднялся по широкой изящно изогнутой лестнице на второй этаж. Зонт он оставил в холле, у вешалок, уже перегруженных меховыми манто, шалями, пальто и шляпами. Ильза не сняла своего мехового палантина. Альвин счел, что это очень правильно. Он уже потому не любил пальто, что их приходилось всюду оставлять на вешалке. Наверх, кстати говоря, он поднялся на удивление быстро и решительно. Буде на него смотрят новички, то уже по его походке — а Ильза инстинктивно последовала его примеру — поймут, что таким быстрым шагом может идти только тот гость, кто знает все ходы и выходы в доме, знает наверняка, где нынче собирается общество, кто, стало быть, принадлежит к постоянному кругу друзей дома.

Двери всех салонов во втором этаже были открыты. У балюстрады, обегающей холл на уровне второго этажа, топтались группки гостей. В открытые двери медленно проплывали дамы и господа, кто в одном направлении, кто в другом. Еще ничего не началось. Никто не занял себе места. Прислуга разносила аперитив. Куда направиться для начала? Для начала — прежде всего замедлить шаг, не то он влетит в замороженно-смущенную, туда и обратно не очень-то уверенно расхаживающую толпу. Во всяком случае, он с Ильзой отправится прежде всего в средний салон, так называемый «Зеленый», сердце Фолькмановой виллы, там, скорее всего, узнаешь, каким представляет себе госпожа Фолькман порядок приема по случаю помолвки. И верно, в Зеленом салоне собрались все, кто нужен был адвокату Альвину. Тут же началась церемония взаимных приветствий, во время которой адвокат внимательно следил, кто протягивал ему и Ильзе руку с искренней радостью, кто рассеянно глядел по сторонам или нетерпеливо совал им руку, точно упускал из-за этого настоящее рукопожатие куда более важного гостя, а кто изображал особенную любезность и радость, низводя их как раз этим, подчеркнутым расположением, до ранга людей второстепенных, людей, в обращении с которыми принято проявлять снисходительную сердечность, ибо они только этим и живут.

Альвин безостановочно делал в уме пометки, и каждому присуждал тотчас награду или определял кару, судя по тому, как Ильзе или ему самому подавали руку, что выражали при этом глаза и губы того или иного гостя. Время, которое даст ему власть награждать или карать этих приветливых или же неприветливых призраков — а ничего большего они собой и не представляют, — такое время придет, и всенепременно! Прием, который оказывало ему здесь филиппсбургское общество, подтверждал это.

И пусть ему придется ждать десять, пятнадцать лет, он будет работать и взбираться все вверх, все вверх и вверх по лестнице славы, на все этажи успеха, блеска и восхищения тысячеглазой толпы, да, все вверх и вверх, ему всего тридцать пять, а вот окружающие уж очень туги на ухо и близоруки, чтобы почувствовать, что среди них находится человек, который в один прекрасный день… ну, сами увидят, уж он заставит их вовремя услышать его позывные, о, он будет благосклонен со всеми, да-да, только не таить злобу, они же не виноваты, что их зрение слабовато и что у них нет чутья на истинную силу; как можно сказать, переиначив поговорку: «Родич родичу глаз не выклюет», что ж, здесь ему никто не приходится родичем, а потому сохраняй спокойствие, Альвин, садись в дальний уголок, не болтай много, дай им почувствовать, что тебя вроде бы и нет вовсе, а заговорит с тобой кто, взгляни на него рассеянным взглядом, точно он оторвал тебя от глубоких раздумий, здесь у тебя нет друзей, здесь нет и нигде вообще нет у тебя друга, Альвин, ни единого друга, ты одинок, у тебя есть только Ильза, пожми ей потихоньку руку, чтобы она ощутила союз, сплотивший вас против всего остального мира, зачем тебе друзья, они же балласт, что виснет на человеке, не дает ему ходу, а тебе суждено двигаться дальше, у тебя нет времени тащить за собой друзей, попусту растрачивать вечера; да, когда-то все это было, но что от этого пользы, чем крепче ты становишься на ноги, тем меньше становится у тебя друзей, различия выявляются четко, теперь все — твои противники, знать это — вполне достаточно; они дадут тебе лишь то, что ты у них вырвешь силой, и ты силой заставишь их восхищаться тобой, их жены будут завидовать Ильзе, что она твоя жена, а мужья будут завидовать тебе, что Ильза твоя жена…

Пока что адвокат Альвин утешал себя тем, что и в Зеленом салоне, и в соседних салонах не было человека, который не знал бы, что его жена урожденная фон Залов. Ни у одной дамы здесь не было драгоценностей, равных по старине кольцам, украшающим пальцы Ильзы. Глядя как бы со стороны на себя и Ильзу в окружении филиппсбургского общества, Альвин ощущал себя настоящим графом фон Заловом, настолько превосходили они с женой всех окружающих. Он, правда, сколько себя помнил, всегда подчеркивал, что ни в грош не ставит аристократию, что тлетворные привилегии — это гнусность, а общество, их признающее, стремительно идет к упадку. Такой образ мыслей еще в незапамятные времена привил ему отец, который был гимнастом, и потому уже всю жизнь архидемократом. Он весьма преуспел, пройдя путь от выборного кассира в пригородном спортивном обществе до президента Спортивного союза земли, из выборного казнодержателя он превратился в профессионального функционера во все более и более могущественном, приобретающем значимость спортивном руководстве, — всем этим господин Альвин-старший был обязан только своим собственным мускулам, а впоследствии и своему уму. И если найдется наглец, кто не признает способности гимнаста к административному взлету способностями умственными, так ему можно сказать, что взлету Альвина-старшего благоприятствовали, во всяком случае, человеческие качества, ум и дар истинного лидера. Так вот, хотя Альвин происходил из заядло демократической семьи, отец — гимнаст, мать — много лет гардеробщица Филиппсбургского государственного театра, оба даже по работе всецело преданные цифре как таковой, точной, никакими привилегиями не подправленной цифре результатов и цифре опознавательной — цифре на стадионе и в гардеробе, — и хотя интеллект Альвина (а сказать уже теперь о его интеллекте, излагая историю этого семейства, никак не преждевременно) благодаря этому уже с детства нацелен был на признание только того, что поддавалось измерению в числах и записи в цифрах, он тем не менее был очень горд, что ему удалось жениться на девушке из аристократической семьи фон Заловов. Возможно, тот факт, что Ильза была урожденной фон Залов, сыграл даже первостепенную роль в его решении жениться на адвокат-девице. И так как он не хотел прослыть лицемером в собственных глазах, и так как женился он еще при жизни отца, а тот мог его спросить, отчего же именно на аристократке, ведь мы, сын мой, так дорожим нашей демократической традицией, мы же истинно германская гимнастическая семья, что живет-не-тужит-бодро-весело-благочестиво, так отчего же… Отец, однако, ничего не спросил, ибо испытал гордость за сына, услышав о его выборе, и еще большую гордость, когда выбор сей завершился дорогостоящей свадьбой со всеми атрибутами традиционной аристократической пышности. Да, но раз все-таки кто-нибудь, сам ли он или кто-нибудь посторонний, мог поставить перед ним вопрос, затрагивающий его совесть, то адвокат Александр Альвин примирил свою женитьбу с демократическим образом мыслей своей семьи весьма остроумным толкованием. Он сказал себе, что ж, хоть он и унаследовал ненависть к аристократии, хоть их семья искони боролась с незаконными привилегиями и геральдическим высокомерием (а семья Альвинов происходила по прямой линии от алеманов!), он должен признать, что аристократическая семья есть продукт природных и исторических сил, да что там, в такой семье переплетение природы и истории, как нигде, наглядно и жизнеспособно, и просвещенный ум обязан это признать, это факт, который ни буржуазная, ни крестьянская идеология оспорить не может. Наш демократический образ мыслей отвергает дальнейшее существование привилегий, прекрасно, совершенно согласен, это гарантировано, и он, адвокат Александр Альвин, уж наверняка не тот, кто желал бы вновь вызвать к жизни эти привилегии, но жениться на девушке, олицетворяющей собой старинную семью, огромный исторический опыт, да это же все равно, что завоевать новую драгоценную территорию или совершить восхождение на одну из высочайших вершин! Он вовсе не собирался перенимать недемократические добродетели аристократического семейства; но зачем же отрицать действительные ценности, присущие этим старинным семьям, взлелеянные на протяжении столетий, зачем их просто-напросто отрицать, зачем ему быть иконоборцем подобно цветнослепому фанатику? С Ильзой вместе он получал время. Станет она его женой, и все его начинания обретут тыл, основательность, объемность и породу. Богатыми людьми эти фон Заловы не были, ну, правда, с точки зрения семьи Альвина, конечно же, были, но такими, кого богачи называли богатыми, нет, такими они наверняка не были. Их состояние выражалось не столько в поместьях или заводах, сколько в их семейном сознании, в их влиянии, которое зависело от того, что фон Заловы занимали многие государственные должности и командные посты в экономике. Бог мой, конечно же, молодой юрист кое на что при этом рассчитывает и доволен, что где-то замаячила протекция, но независимо от надежд на выгоды, которые сулила ему связь с семейством столь примечательной судьбы и столь разветвленным, на него сильнейшее впечатление производил дух, царивший в этой семье, дух этот покорял его, даже когда Ильза рассказывала ему о своих родичах и предках. Он увидел прошлое совсем в ином свете, узнал целый ряд имен, которые благодаря Ильзе стали ему необычайно близкими и открыли доступ в сферу, с коей он был знаком до сих пор лишь по книгам, весьма поверхностно и абстрактно, не ощущая в ней ни объема, ни света, теперь же он торжественно вступил в храм, сложенный из Времени, Истории и Творческих усилий старинного рода. Он это высоко ценил, и благоговение, которое к ним испытывал, ощущал физически, как некое чувство, в котором своеобычно перемешались холод и тепло, от чего у него по телу бегали мурашки.