Песня закончилась, однако аплодировать никто не пытается: воцаряется долгое задумчивое молчание. Я так понимаю, сейчас Оро продолжит играть — это его вечеринка, в конце-то концов! — но он убирает черепаховый панцирь обратно в футляр и улыбается мне.
— Твоя очередь, Луиза. Я качаю головой.
— Дохлый номер, беби. Я ни одной ноты пропеть не могу.
— Ну, хоть одну-то песню ты знаешь. Все знают хоть одну песню.
— Я знаю массу песен, просто не хочу осквернять их своим исполнением.
Оро облизывает губы.
— Но вчера ночью ты пела.
— Это была не я, — напоминаю ему.
— Если не ты, то кто же?
— Пустота. Все смеются.
— Есть одна песня, очень она мне нравится, я могу пересказать ее. Я переняла ее от одного парня, с которым зналась давным-давно. Жан-Луи его звали. Он был из Монреаля. Ее поет французская певица по имени Франсуаза Арди[104].
Et si je m’en vais avant toi
dis-toi bien que je serai la,
j’epouserai la pluie, Ie vent,
le soleil et les elements
pour te caresser tout le temps.
L’air sera tiede et leger,
commes tu aimes.
Et si tu ne comprends pas
tres vite tu me reconnaitras
car moi je deviendrai mediant.
J’epouserai une tourmente
pour te faire mal et te faire froid.
L’air sera desespere
comme ma peine.
Et si pourtant tu nous oublies,
Il me faudra laisser la pluie,
Ie soleil et les elements
et je te quitterai vraiment
et nous quitterai aussi.
L’air ne sera que du vent
comme l’oubli.[105]
На сей раз все бурно аплодируют: они же знают, что у гайдзинов так принято. Складываю ладони, отвешиваю смиренный поклон — точь-в-точь мать Тереза перед кинокамерами в международных аэропортах.
— А что значит эта песня? — спрашивает Оро.
— Если я правильно понял, — вклинивается Кай, — лирическая героиня песни сообщает своему возлюбленному, что если он ее позабудет, она…
— Отрежет ему яйца и слопает их на завтрак.
Оро приходит в дикий восторг, хохочет, бьет себя по коленям. Думает, я шучу. Наконец, слегка успокоившись, говорит:
— Кай, Кей, теперь ваша очередь. И смотрите не подведите.
Одним неуловимым движением близнецы вскакивают на ноги, срывают с себя рубашки, отбрасывают их в стороны. Кланяются комнате в целом, мне, Оро, всем присутствующим, друг другу. И тут Кай, улучив момент, быстро и резко бьет Кея по лицу. Кей отлетает назад, в последний момент делает обратное сальто и встает на ноги. Еще раз кланяется и, размахнувшись левой ногой, изо всех сил вмачивает Каю в челюсть. Кай в прыжке через голову перелетает через стол, отбрасывает коньки, перекатывается и встает передо мною, широко ухмыляясь.
— Охрененно классно. Как вы это делаете?
— Кай и Кей — лучшие каскадеры во всем… — Оро считает на миниатюрных пальчиках, — во всем Токио, Гонконге и Тайбэе. Они и в моем новом фильме про самураев участвуют.
— Луиза, пожалуйста. — Кай протягивает руки и помогает мне подняться на ноги. — Мы тебе покажем парочку простых трюков.
Лишь на третьем — причем Кай атакует меня справа, Кей слева, а я в последний момент отхожу в сторону и выкручиваю им запястья, так что они, описав грациозную дугу, перелетают через мои плечи и, совершив двойное сальто, приземляются на пол — я теряю равновесие (отход назад — это так сложно!), проламываю ширмы-сёдзи и, опрокинувшись на спину, приземляюсь на веранду. Кай и Кей вываливаются следом за мною, за ними по пятам поспешают Оро и остальные. Они помогают мне подняться на ноги — и тут внезапная вспышка молнии озаряет веранду, и расщепленное дерево, и изодранную рисовую бумагу.
Оро оборачивается: глаза настороженно расширены.
— Все в дом, — кричит он, — быстро-быстро.
— Это просто гроза, — пытаюсь сказать я, но Оро зажимает мне рот рукой, и они втаскивают меня обратно в дом.
Оро смотрит мне в глаза.
— Ты кому-нибудь говорила, что я здесь буду? Я качаю головой.
— Может, кто-то из моих учениц. Они такие любопытные… — Мысленно беру на заметку придушить Кеико, как только увижу.
— Может, и так, — отвечает Оро. — Может, и нет.
— А что такое?
— Может, у нас большие проблемы. Может, в кустах за стеной журналисты. Отвратительно.
— А с какой бы стати?.. — начинаю я и тут вспоминаю, кто он, вспоминаю, как тысячи поклонников смотрели на нас снизу вверх, пока осакский ресторан медленно вращался вокруг своей оси. Все, что Оро делает, представляет самый живой интерес для миллионов и миллионов людей. Что кажется мне, гм-м, своеобразным. Я принимаюсь хохотать.
Оро глядит на меня.
— Не смешно.
— Знаю. — Я подавляю смех. — Печеньем объелась.
— А можно, — Оро разводит руки, включая и своих друзей, — мы останемся на ночь, пожалуйста?
— Конечно. — У меня есть два футона и три стеганых одеяла в узоре из розочек или как бы уж эти стеганые штуки ни назывались. Одним из одеял завешиваем дырку в ширмах-сёдзи. Оро включает лампу котацу на полную мощность, так что алый отсвет заливает всю комнату. Раскладываем футоны рядышком, я ложусь в середину, Стив, этакий монолитный калорифер, с одной стороны от меня, Оро — с другой. Кай и Кей — «на форзаце», Нагиса и Масахиро сворачиваются калачиком у нас в ногах, а бедро Ясудзиро заменяет нам подушку.
Но вот наконец все устроились; кожаные куртки и свитеры свалили поверх тонких одеял. Меня опять разбирает смех.
— Что не так, Луиза? — спрашивает Оро.
Но я слишком устала, чтобы объяснять ему про Белоснежку и семь гномов.
16 Прочь
Сегодня что-то пасмурно. Туман просачивается в долину и затягивает небо. Оро с мальчиками свалили только в седьмом часу, и то с самыми что ни на есть мелодраматичными предосторожностями. За пятнадцать минут до отбытия два «лендровера» с ревом проехались взад-вперед по «подсобной дороге», параллельной ограде, — «обеспечивая коридор безопасности», как выразился Кай. За каждой второй елкой затаились парни с «уоки-токи»; впрочем, папарацци давно сбежали, оставив только пустые коробки из-под пленки, обертки из-под «мосбургеров» да посуду из-под дешевого виски. К тому времени как мальчики убрались, я решила махнуть рукой на завтрак и улеглась обратно в постель — подумала, подремлю часок до начала занятий.
