кивает да бока потирает. И спрашивать не надо — сразу видать, что правда.
Царь ажно сомлел — насилу языком ворочает.
— Да что ж он тебе сказал-то, покойник-то? — спрашивает.
— А то и сказал, что коли не перестанете вы людей своих обижать да прежде смерти на тот свет гонять, — так уж не гневайтесь, ваше величество, — не миновать вам дышла. В паре с батюшкой дрова возить будете.
Вскочил царь с места, размахнулся, хочет ударить солдата… Да не тут-то было: самого ударило!
Подкосились у него ноги, закатились глаза, и повалился он на ковер вышитый. То ли сердце лопнуло, то ли печенка, или просто, может, срок ему вышел, а только и часу не прожил царь — преставился.
Вот оно и вышло — дышло.
А солдат при своих остался — с женой-красавицей, с Саурой-слугой, да со своим царем в голове.
По щучьему веленью
Жили-были три брата, два-то умных, а третий Емеля-дурак.
Вот собрались умные братья в нижние города товары закупать и говорят дураку:
— Ну, смотри, дурак, почитай наших жен да в хозяйстве им помогай, а мы тебе за это купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубаху красную.
Говорит дурак:
— Ладно, буду почитать.
Распрощались братья с женами и поехали в нижние города. А дурак лег на печь и лежит.
Прошел день, прошел другой, — говорят дураку невестки:
— Что ж ты, дурак? Братья велели тебе нас почитать, в хозяйстве нам помогать, а у тебя только и дела: на печи лежишь да мух считаешь. Сходи хоть за водой.
— Я ленюсь, — говорит дурак.
Рассердились невестки:
— Ах ты такой-сякой! Не будет же тебе ни кафтана нового, ни рубахи красной, ни шапки меховой.
Видит дурак, что дело не шуточное, покряхтел, покряхтел, взял ведра и пошел за водой.
Пришел на реку, закинул ведерко в прорубь, глядь — попалась ему большущая щука. Обрадовался дурак.
— Вот это ладно, — говорит. — Наварю же я из этой щуки ухи. Славная уха будет, жирная. Сам наемся, а невесткам не дам — я на них сердит.
А щука плеснула хвостом в ведерке и говорит ему человечьим голосом:
— Не ешь меня. Пусти меня в воду — счастлив будешь.
— Какое от тебя счастье? — говорит Емеля.
— А вот какое: что скажешь, то и будет. Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Они и пойдут.
Обрадовался дурак.
Бросил скорее щуку в воду и кричит:
— По щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Да смотрите у меня, чтобы капли не пролилось.
И только успел он крикнуть, как пошли ведра — да и с коромыслом — сами домой. По бережку да в горку, — и подгонять не надо.
А Емеля сзади идет, посвистывает. Так в самую избу и пришли — ведра впереди, Емеля позади.
Невестки как увидели, только рты разинули, руками развели:
— Вот те и дурак! Другой и умный, а воду на плечах носит, а у этого дурака ведра сами по дороге бегут.
Ахают невестки, дивуются, а Емеля уже на печи лежит, бока греет, мух считает.
Часу не прошло — опять пристают к Емеле невестки:
— Что ж ты, дурак, разлегся на печке? Дров нет, ступай за дровами.
Повернулся Емеля на другой бок:
— Да я ленюсь.
Рассердились невестки:
— Тебе что братья наказывали? Нас почитать да в хозяйстве помогать. Не будешь слушаться, так и знай — не видать тебе ни кафтана, ни рубахи, ни шапки!
Надоело Емеле бабью ругань слушать, слез он с печки, взял два топора и сел в сани. Только лошади не запряг.
— А ну-ка, — говорит, — по щучьему веленью, по моему хотенью, катитесь, сани, в лес сами!
Покатились сани, скоро да шибко, словно кто их подгоняет. Умный знал бы, куда повернуть — он бы сразу за околицу да в поле, а дурак через всю деревню по главной улице дует. Народ от него во все стороны шарахается.
Кто успел — за ворота спрятался, кто не успел — под полозья попал. А дураку и горя мало — на то он и дурак!
— Сторонись! — кричит. — Задавлю! — и катит себе без оглядки.
Бежит за ним вдогонку народ.
— Держи его! — кричат. — Лови его! — кричат. Да где уж тут поймать! Выехали сани в поле, с горки на горку, да через речку, да в лес! Тут и остановились.
Слез дурак с саней, сел на колодину и говорит:
— По щучьему веленью, по моему хотенью — один топор с корня руби, другой дрова коли!
Пошли топоры деревья валить, дрова колоть, а Емеля сидит себе да посвистывает.
Вот дрова нарубились и в сани уложились. Тут Емеля опять приказывает:
— А ну, один топор, пойди-ка да сруби мне дубинку. Да смотри у меня, чтобы крепкая была!
Топор пошел и срубил дубинку.
Примостился Емеля на возу, дубинку рядом положил и пустился в обратный путь. С горки на горку, через речку да через поле — прямехонько в деревню. Покрикивает, вожжами покручивает, во весь дух катит.
Только он на главную улицу выехал, тут его и поймали. С воза стащили, начали подергивать да пощипывать.
А Емеля прикрыл рот ладонью и потихоньку говорит:
— А ну-ка, дубинка, по щучьему веленью, по моему хотенью, выручай хозяина.
Соскочила дубинка с воза да как пошла по спинам да по затылкам гулять. Ломает, молотит, кого не в лоб, того по лбу. Люди так наземь и валятся.
Не успел Емеля оглянуться, а уж дубинке и бить некого.
Вскочил Емеля на воз:
— А ну-ка, сани!.. — и покатил домой.
Так с разгону в ворота к себе и въехал. Дрова сбросил и скорей на печь — лежит, бока греет.
Вот лежит наш Емеля, полеживает, а слава о нем по всем дорогам летит. Долетела она и до царского дворца.
Как услышал царь про такое чудо, нестерпежь ему стало, — до смерти узнать хочется, как это людей без лошади давить, без рук колотить.
— А позвать ко мне этого молодца! Пусть ответ держит!
Поскакал гонец к Емеле. День скачет, ночь скачет, едва живой прискакал.
—
