черта ли мне в этой Сауре-слуге! Мне вдову солдатскую подавай!
Испугался министер.
— Не гневайтесь, — говорит, — ваше величество! Можно выискать потрудней того службу. Прикажите-ка ему на тот свет сходить — батюшку вашего покойного проведать. Пускай досконально узнает, как усопший царь поживает. Уж оттудова-то никто не ворочался.
Царь не стал долго раздумывать, кликнул курьера и послал за Тарабановым. Поскакал курьер.
— Эй, служба, одевайся, царь тебя требует.
Солдат пуговицы на шинели почистил, пояс подтянул, сел с курьером в тарантас и поскакал во дворец.
— Ну, Тарабанов, — говорит царь. — Ты, сказывают, дорогу на тот свет нашел. Можешь, сказывают, дойтить, батюшке моему, в бозе почившему, поклон снесть и узнать заодно, все ли поздорову блаженствует. А что же мне не доложишься? Службы не знаешь?
— Помилуйте, ваше величество, — говорит Тарабанов. — Такой похвальбы мне и на ум не всходило, чтобы на тот свет живьем попасть. Окромя смерти, иной дороги туда, как перед богом, не ведаю.
— Но, но! Слыхали мы эти песенки! Сам туда не пойдешь, силой загоню. Дело немудреное!
Пригорюнился Тарабанов.
«Вот, — думает, — и последний поход!»
Пошел к жене, прощаться.
А она его утешает:
— Не печалься, друг любезный! Ложись, отдыхай. Утро вечера мудренее.
На другой день, чуть солнышко встало, будит Тарабанова жена.
— Ступай во дворец, проси себе в товарищи того министера, что царя на тебя наущает.
Снарядился Тарабанов, приходит к царю.
— Так и так, ваше величество. Дайте мне этого министера в товарищи. Пусть он мне свидетелем будет, что я на том свете побывал и всю правду разведал. Чтобы без всякого, значит, сумления.
— Это можно, — говорит царь. — Ступай домой, собирайся. Я его пришлю.
Тарабанов за дверь, а министер в дверь.
— Ну, как ваше величество, приказали?
— Приказал. А ты вот что, братец, ступай-ка ты с ним вместе! А то ему одному поверить нельзя.
Тот струхнул, да делать нечего: царский приказ.
Побрел на солдатскую квартиру.
А Тарабанов наклал сухарей в ранец, налил воды в манерку, попрощался с женой, взял у нее колечко заветное, да и говорит министеру:
— Ну, ваше превосходительство, пора нам в поход.
Тот молчит, только вздыхает.
Вышли они на двор, а у крыльца дорожная карета стоит — четверней запряжена.
— Это еще кому? — спрашивает солдат.
— Как — кому? Мы поедем.
— Нет, ваше превосходительство, кареты нам не потребуется. На тот свет четверней не ездят, пешком идти надо.
Что тут скажешь? Пошли.
Впереди кольцо катится, за кольцом солдат идет, за солдатом министер бредет.
Дорога-то дальняя, неблизкий свет, захочется им есть — солдат достанет из ранца сухарик, помочит в воде, погрызет — и сыт. А барину это не еда. Кряхтит, ворчит, смотреть на ржаные сухари не хочет.
Ну, а как оголодал да отощал, так, понятное дело, притерпелся.
— Дай-ка, — говорит, — и мне. Только похрустче, поподжаристей!
Вот, значит, близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, — прикатилось колечко в дремучий лес. Прикатилось — и стало над оврагом.
Овраг-то глубокий, дна не видать. Сыро, холодно, темно…
Ну, колечко стоит, и солдат с министером стоят. И вдруг как покатится колечко под кручу — будто его снизу за веревочку потянули.
Ухватил Тарабанов провожатого своего за руку, и туда же, — за колечком!
Где бегут, где ползут, где сами колечком катятся.
Добрались до низу и сели передохнуть. Голову руками щупают: тут ли? цела ли?
Солдат манерочку открыл, водицы испить — вдруг слышит:
— Но, но! ленивой!
Поглядели они, видят: два черта дрова возят. Полный воз наложили и дубинками с двух сторон лошадку свою обхаживают.
А лошадка-то не лошадка, а старичок почтенных лет, и личность у него будто знакомая.
Тарабанов министера за коленку.
— Смотрите-ка, ваше превосходительство! Никак старый царь?
Тот посмотрел — да так и обмер.
— Он самый и есть! Его усопшее величество, в бозе почившее.
Вот, значит, как оно бывает.
Ну, Тарабанов встал, кивает пальцем.
— Эй вы там, господа нечистые! Ослобоните мне этого покойника хоть на малое время! Есть у меня с ним разговор.
Загалганили нечистые:
— Да, есть нам время дожидаться! Ты с ним лясы точить станешь, а мы за него дрова не потащим.
— Зачем вам самим трудиться! Вот возьмите у меня свежего человека на смену.
Черти и рады. Сейчас отпрягли старого царя, а на его место в телегу министера заложили и давай с двух сторон нажаривать. Тот гнется, а везет.
А покойник стоит перед Тарабановым и бока потирает.
— Ух, — говорит, — всю спину разломило. А бока-то, бока! Как не свои!
Тарабанов докладывает:
— Так и так, ваше величество, честь имею явиться. Что сынку, ныне царствующему, передать прикажете?
— А так и передай: будет простой народ обижать да войско голодом морить, одно ему место — со мной в дышле.
Покачал Тарабанов головой.
— Говорить-то все можно, особливо на вашем свете. А передавать — да еще у нас — дело непростое. Как раз сюда угодишь.
— Прежде смерти не угодишь, — царь говорит. — Ну, прощай, служивый, вон уж по мою душу идут.
И правда, загрохотало в лесу: бежит министер, пустую телегу катит.
Ну, попрощался Тарабанов со старым царем, взял у черта попутчика своего и пошли опять — в обратную дорогу. Никто до сей поры не ходил, а тут — пошли…
Долго ли, коротко ли, — приходят в тридесятое царство, являются во дворец.
Увидел царь солдата и разгневался — ажно потемнел весь.
— Погибели, — говорит, — на тебя нету! Вернулся?
— Так точно, вернулся.
— А службу-то справил?
— Так точно, справил.
— А родителя моего видел?
— Так точно, видел, — говорит Тарабанов. — Сподобился.
Вздохнул царь.
— Ну, что ж, — говорит, — коли так, докладывай! Как-то он там, заступник наш, блаженствует, иде же несть ни печали, ни воздыханья?
— Да что, — Тарабанов говорит, — не особо как блаженствует. Грех сказать — черти на нем в пекло дрова возят.
— Ты что — в своем уме? — спрашивает царь.
— А нам чужого не занимать стать, — отвечает Тарабанов. — Да коли вы мне не верите, у министера вашего спросите. Он и сам в упряжке ходил, покуда мы с покойником разговоры разговаривали.
Поглядел на министера царь, а тот только головой
