– Нет. Ты расстроилась из-за комнаты? Элоис, дорогая, он предложил очень хорошие деньги, тебе нужны ботинки, а комнаты на первом этаже ему почему-то не понравились. Да что с тобой?
– А почему он должен с нами завтракать? И ужинать?
– Ну… он одинокий человек… и это как-то… – Тетя теребила край рукава, и щеки ее чуть порозовели. – Это просто по-человечески, Элоис.
– Он мне не нравится, – сказала я, вставая из-за стола.
– Ты еще плохо разбираешься в людях, дорогая.
В знак протеста я смогла только дернуть плечом и уйти на улицу, к Катрине.
Катрина ждала меня у старой аптеки. Она прислонилась к кирпичной стене и взбивала рыжие волосы, чтобы они казались пышнее. Я молча встала рядом, почувствовала холодную стену.
– Привет! Ну ты поспать!
– Тетка взяла нового постояльца.
– Ну и что? Обычное дело! Кто их не берет? Эй, ты чего? Очень плохой постоялец? От него воняет?
Катрина всегда меня понимала, но теперь я и сама точно не знала, что со мной и что мне до этого бородача.
– Да нет… – промямлила я, – просто надоели эти постояльцы.
Катрина стрельнула глазами и вынула из кармана юбки курительную трубку.
– Ух ты! Откуда?
– Оставил у отца один посетитель, странный такой… А я стащила. У меня и табак есть. А?
Предложение было заманчивое. Мы еще никогда не пробовали курить. А Катрине казалось, что без этого взрослой не станешь. Трубка была красивая. Массивная, из какого-то красноватого дерева. И пахла приятно, будто бы пряностями. Катрина смотрела на меня с нетерпением, и я наконец кивнула. Моя мама вот тоже курит – тонкие белые сигареты, вставленные в длинный мундштук. Что такого?
Мы пошли к реке. Там, среди низкорослого кустарника и валунов, в зарослях бурьяна было наше тайное место. Мы часто с ней сюда приходили.
Катрина неловко набила трубку табаком, просыпав на землю больше, чем попало внутрь. Запахло вишневыми косточками, костром, дорожной пылью, мужчинами… Катрина подожгла табак в трубке, сказала хитро:
– Что скажет твоя тетушка, а, Элоис?
– Пусть нянчится со своим бородачом! – фыркнула я.
Катрина с шумом втянула в себя дым. Будто всю жизнь курила!
– Кха-кха! На! – Она сунула мне в руку трубку и отвернулась.
Я осторожно потянула. Горький дым заполнил рот, гортань, сдавил горло, мешая дышать.
– Что, не идет? – насмешливо сказала Катрина.
Я сглотнула дым, сдерживая кашель. Затянулась еще раз. Пусть Катрина не задается! Она думает, что, раз у нее есть отец и два старших брата, она все знает про такие штуки? Я все-таки закашлялась, сплюнула в траву. Катрина выдернула у меня трубку, затянулась, сделала вид, что ей нравится. Ну да, а то я не вижу, что ее вот-вот вывернет наизнанку!
– Вообще-то это гадость. И руки теперь воняют, – сказала я.
– Ну да, – выдавила Катрина, поспешно гася и вытряхивая трубку. – Мы же больше не будем, да? Просто попробовали.
Я кивнула. Катрина сунула мне в руки трубку:
– Держи на память. А то у меня все равно братья отнимут.
Я покачала в ладони теплую еще трубку, она красивая была, старинная, и спрятала в карман. Хотя если тетя ее увидит, она меня убьет.
Дома я вымыла руки с мылом, сменила одежду и даже волосы сбрызнула розовой водой. Но тетя все равно унюхала.
– Элоис? – сказала она таким голосом, когда я села за стол обедать, будто вот-вот упадет в обморок.
– Что?
Бородач тоже смотрел на меня. Сурово. Олиена ведь сказала, что он будет у нас только завтракать и ужинать! А сейчас – обед. Почему это он сидит тут, как хозяин?
– Я очень чувствительна к запаху табака, Элоис, ты это прекрасно знаешь.
Да, знаю. Первый вопрос, который она задает тем, кто хочет у нас поселиться: «Вы курите?» И никогда не берет курящих. Но я – круглая дура! – как-то забыла об этом.
– Это совершенно немыслимо, Элоис! Это невозможно! Это…
Я вскочила.
– Я ничего такого не сделала! – закричала я. И тете, и бородачу. – Я не курила! Это… это Катрина, а я просто стояла рядом!
– Сколько раз я тебе говорила: лучше бы тебе не…
– Катрина хорошая! Она моя подруга!
Я бросилась наверх. Какой смысл устраивать перед ними истерику? Они ничего не понимают! За курение тетя никогда меня не простит! Еще из дома выгонит. У нее принципы. Ей что постоялец, что родная племянница. Племянница не дочь, пусть идет на все четыре…
– Я напишу твоей матери! – устало и беспомощно крикнула мне вслед тетя.
– Пиши!
Я закрылась в комнате. Дважды повернула ключ в замке. Назло. Вообще-то тетя никогда не входила ко мне без стука, она уважала право другого на уединение. Я представила, как они сидят там в столовой вдвоем и обсуждают меня. Как тетя рассказывает ему про маму, про отца, про маминых любовников, про монастырь, про Катрину, а он говорит, что у меня это возрастное и все будет хорошо. Ненавижу их! Ненавижу этого господина Этьена!
– Господин Этьен?!
Господин Этьен постучал мне… в окно. Он спускался по стене дома на веревке. Я так удивилась, что подошла к окну. Он сделал знак, прося открыть его. И я послушалась. Хотя не надо было. Сейчас начнет читать мне нотации, что со старшими так не разговаривают, что я неблагодарная, а курение вредно для здоровья.
– Элоис, у меня к тебе просьба, – сказал господин Этьен, – поднимись, пожалуйста, ко мне, комната открыта…
Я покраснела. Наверное, он слышал, как я поворачивала ключ в замке, когда поднимался.
– …смотай веревку и закрой окно, хорошо? А то мало ли кто еще здесь умеет подниматься по веревкам в окна.
– Вы спускаетесь, а не поднимаетесь, – сказала я.
– Ну да, – улыбнулся он.
Веревка кончилась, господин Этьен оказался на мостовой и оттуда улыбнулся мне. Наверное, он не против, если в доме кто-то чуть-чуть курит.
Я поднялась в мансарду. Она стала совсем другой! Будто сменили обои и поставили другую мебель! Раньше тут было пустынно, пыльно, уютно, тут был мой уголок, где можно помечтать о чем-нибудь особенно важном… Теперь комната принадлежала господину Этьену. Узкая кровать была застелена походным одеялом, я видела такие на рынке, их продавали солдаты Пятилетней войны, калеки в основном. Стол завален всякой ерундой. Я подошла поближе. Листы чистой бумаги разных сортов и размеров лежали аккуратными стопками. Я погладила верхний лист одной из стопок. Его хотелось погладить. Чуть коричневатый, шершавый, будто не бумага, а ткань. На секунду мне показалось, что сейчас под моей рукой проявится какой-нибудь необыкновенный рисунок… Кисточки в стакане, тоже разные. Тонкие, большие, круглые, плоские, на длинных ручках и на коротких, светлые, жесткие и темные, мягкие. Я перебирала их, как струны на гитаре. Карандаши, целая куча, стояли в отдельном стакане, они были самых невероятных цветов. Я никогда не пробовала рисовать. В школе нас не учили изящным искусствам, это не для простых людей. Тетя считала, что мне хватает уроков фортепиано для того, чтобы приобщиться к прекрасному.
