Книга Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 1. Мое разрушенное королевство - Финн-Оле Хайнрих

Когда-то, давным-давно, у нас ещё было всё.

Квартира на пятом этаже, а выше только тёмный таинственный чердак, где пылинки танцуют в лучах света весь день, а может, и всю ночь, уже в темноте, где сражаются друг с другом голуби и мыши, привидения и чудовища, выясняя, кто здесь главный, кто хозяин чердачных сокровищ. Если сон долго не приходил, я лежала и слушала их шажки, шуршанье и воркованье, топот и ропот, фрррр! и трррр! бум! и крак! А потом наступала тишина. Тишина танцующих пылинок.

У нас было четыре комнаты, моя – самая большая, ведь я самая маленькая и места мне, чтоб расти, надо побольше, ясное дело.

У нас был прожорливый пол, между старых досок – голодные щели, в них исчезали булавки, крошки, ногти, изюминки и тыщи маленьких камешков. Пол всё это переваривал и снова выплёвывал комками и нитками пыли.

У нас были растения в горшках, 84 штуки, и балкон с клубникой, и картины на стенах, а ещё те, что прятались под каждым столом – тайные, секретные шедевры юной художницы (ЭТО Я!), которая однажды проснётся знаменитой.

У нас были самые длинные в мире завтраки по выходным, и уютная мятая одежда, и раскрытые книги, и смятые газеты на батареях и подоконниках, в шкафах и ящиках комодов, на полу, и, конечно, на всех столах, и в туалете тоже.

Потому что мама читала всё время, не только сидя и стоя, как нормальные люди, но и на ходу, а иногда – даже на велосипеде. А на работе – так почти без перерыва. Хорошо, что работала она не на стройке или на ферме, а в чудесной книжной лавочке…

У нас был деревянный потолок и отметки на дверном косяке, чтобы было видно, как я расту.

У нас были наскальные рисунки на обоях, их нарисовала одна маленькая девочка (Я!), которая с рождения знала, что станет художником, но не сразу поняла, что от родителей свои творения лучше прятать подальше.

У нас были засаленные выключатели, и мелкие мушки во фруктах, и настольный футбол, и скучные толстые соседи, которым дозволялось иногда почесать мне пяточки пальцами-колбасками, но потом – будьте добры, катитесь к себе, да поживее.

У нас у всех троих были кудряшки, у меня так даже рыжие, но потом мама всю эту красоту состригла, сначала мне – потому что каждый раз, когда меня расчёсывали, я визжала, как кошка, которой прищемили хвост, потом себе – чтобы мне не скучно было одной без кудряшек, а потом и Тому Человеку – чтоб не оставался один с кудряшками.

У нас были тысячи имен для меня, и самым-самым оказалось «Маулина» – потому что рифмуется с «Паулина» (так меня зовут) и потому что я, когда была совсем маленькой, не плакала, а мяукала, только по-своему: мау! мау! А когда подросла, мяуканье превратилось в мяв – не простой, а в Мяв с большой буквы, поднятый до уровня искусства, до всеохватного мировоззрения, но об этом – потом.

У нас была скульптура из жёваных жвачек на холодильнике, рядом с кофеваркой, и коврик из щетины дикого кабана перед входной дверью, и тайник для козявок за кроватью, и танцующие отблески мерцающих свечей на окнах – старые рамы закрывались неплотно, и через щели частенько убаюкивающе посвистывал ветер.

У нас были лампочки, светившие жёлтым светом, а по утрам – невероятные, сногсшибательные выступления знаменитой гимнастки (ЭТО Я!) на большом сине-белом диване у кухонного стола. На этом диване у нас жила зебра, старая чёрно-белая зебра, старше всех нас вместе взятых, она лежала на сине-белом подлокотнике, спокойно и внимательно глядя оттуда на наш тяжёлый липкий деревянный стол. Зебра ничего особо не делала и не говорила, но она была непременной частью нашей пёстрой жизни и занимала в ней раз и навсегда определённое место – в самой середине.

У нас были ссоры с криками и хлопаньем дверьми, с запредельно громкими детскими концертами, со слезами и яростью – уже тогда.

У нас были резиновые сапоги, и грязь, и две черепахи – Ленни и Рой. Ладно, черепахи есть и сейчас – они ведь звери очень выносливые и тормозные, их абсолютно ничем не выведешь из себя, поэтому они могут стать старыми, как вода, ну или почти.

У нас был двор, а в нём – садовник (ЭТО Я!), и начальник (Я!), и директор цирка (Я!), и иногда ко мне туда приходили гости: соседи из нашего дома, и родители, и, конечно, мои друзья, которые жили вместе со мной на этой улице, в этом королевстве, в Мауляндии, – Юлиус, Барт, Луиза, Мона и Пит.

У нас была клумба, и ореховое дерево, и груша, и непролазная живая изгородь из маулиновых и смауродиновых кустов, и пещера – маущера, точнее сказать.

Сначала она была просто ямкой, потом превратилась в яму, потом к ней добавился подземный ход. И суперподземный маукопатель (Я!) его подпер и укрепил, и днями напролет надрывался, углубляясь всё дальше и дальше, пока в конце подземного хода не получилась норка, где кое-кто (Я!) мог уютно свернуться калачиком, словно котёнок. А над землёй, в саду, у нас был старый пластмассовый складной стол и старые пластмассовые складные стулья, у нас были головастики и личинки комаров в бочке с дождевой водой и бездомный кот, который иногда захаживал к нам, каждый раз с новым шрамом.