Глава 1
Грустные песни
Янка пела. Раньше она всегда пела, когда ей было весело и хорошо. Поэтому сейчас ей тоже надо петь. Чтобы стало хоть чуточку легче. Хоть чуть-чуть хорошо, хоть капельку весело. Ведь понятно же, что в этом мире ничего хорошего больше не будет. Никогда. Но надо как-то… ну притвориться, сделать вид, что всё более или менее, что не так уж всё это и страшно, что ей весело и хорошо, хорошо и весело, она поёт, поёт и поёт. Янкина песня захлебнулась и перешла в плач.
Это жестоко, жестоко, жестоко! Нельзя с ней так поступать, ведь она живая, она чувствует, дышит, а они! Что они с ней сделали? Если бы они любили её – хоть чуть-чуть! – они бы не развелись, жили бы вместе. Сколько людей живут вместе, чтобы детей не травмировать, а они!
«Я считаю это нечестным. Разве ты, Яна, будешь счастлива, зная, что мы с папой живём друг с другом только из чувства долга?». Да! Она, Янка, будет счастлива! Ей вообще всё равно, почему они вместе, по какой такой причине, главное, что они вместе, все вместе – вчетвером!
Янка вспомнила сейчас, как решительно их мама уговаривала переехать.
– Зато мы поедем на море… – говорила она. – Представляете, будем жить в Крыму, все люди туда отдыхать приезжают, а мы будем жить круглый год…
– Я не хочу! – закричали хором Янка и Ростик.
Но кто их будет слушать? Конечно, мама разговаривала с ними, объясняла: «Мне вас двоих не потянуть, я же не работала никогда… а там бабушка с дедушкой. Что вы… Ну, Яна, ну, Ростик, вы так любите к ним ездить… Я не могу оставаться в этом городе, ну поймите же и вы меня!» «Поймите!» А их кто поймёт? Одно дело ездить в гости, на лето, жариться на пляже, купаться и вернуться к сентябрю домой шоколадной, просоленной морем, прогретой солнцем так, что, кажется, будто стоять рядом с ней – жарко. Показывать фотографии, взахлёб рассказывать о бесстрашном Тале, который прыгает с огромного обрыва в море и дарит ей ракушки…
Другое дело – уехать навсегда. В другой город, в другую страну. От родных, от друзей, от школы, от папы в конце концов! Ну и что, что предал, ну и что, что он вечно занят, всегда на работе, ему и раньше до них дела особого не было, а теперь и подавно. Всё равно – он же папа! Даже восьмилетний Ростик это понимает. И ревёт целыми днями. Они уже в Крыму, и ничего не изменить, а он всё ревёт.
Янка реветь не может. Янка гордая. Поэтому поёт. Придёт на берег, сядет на свой любимый камень-валун и поёт, глядя на горизонт. Разные песни.
Один раз её увидел Таль, старый друг и новый одноклассник.
– Привет! Чего это ты?
– Пою, – улыбнулась Янка.
– Тренируешься, что ли?
– Ага.
Таль забрался на камень, закричал:
– Э-е-е-е-ей!
Был сильный ветер, и кричать было здорово. Они посидели ещё немного, покричали и разошлись по домам.
Янку в Посёлке все знали, они каждый год всё лето здесь проводят у бабушки с дедушкой. Вот шуму было первого сентября, когда она в класс вошла и объявила:
– Наше вам здрасте! Я теперь у вас жить буду.
И упала рядом с Дашей Аверко:
– С тобой сидеть буду, ничего?
– Ой, Янычка, конечно… А чего вы? Переехали?
– Да, предки развелись, мы к бабушке с дедом и переехали. Здесь же красота, море, фрукты…
Только Таль тогда и заметил, что Янка притворяется, не своим голосом даже говорит. И всё понял.
Мама устроилась на работу в Феодосию, ездила каждый день, возвращалась поздно, а в конце сентября завела с Янкой серьёзный разговор.
– Денег ни на что не хватает. Ростику ботинки нужны, так быстро растёт…
– Мам, у меня деньги на мобильном кончились.
– Яна! Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?
– Слышу, слышу, ну ведь правда кончились, я-то здесь при чём?
– Опять с Майкой переписывалась, вот и кончились. Сколько раз тебе говорить: нет у нас теперь денег, не-ту! Привыкли… Отвыкайте теперь!
Янка уставилась в одну точку, монотонно затянула:
– Мммммммммм…
Раньше карманные деньги ей всегда папа давал. На телефон, на проезд, на обед в школе. Раз в месяц после зарплаты. Никогда не пропускал. Без карманных денег в пятнадцать лет тяжело.
– Яна! – Мама обхватила её голову своими ладонями, вискам стало жарко. Сидеть так было не очень удобно, но Янка терпела. – Я понимаю: трудно. Но и ты меня пойми: не могла я там оставаться. Хожу по улицам и боюсь: а вдруг его встречу? Или её. Или вместе их. Город-то не очень большой.
– Ты его ещё любишь?
– Не знаю, – вздохнула мама. – Да и что теперь об этом говорить?
– Мне важно.
– Люблю – не люблю… Нет, наверное, не люблю. Привычка осталась, всё-таки шестнадцать лет вместе прожили. Яна, я поговорить с тобой хотела… Тебе нужны карманные деньги? Я тебе работу нашла.
Работа оказалась… Как бы так сказать, чтобы не выругаться? Янкина бабушка работала бухгалтером в поселковом клубе, она и устроила Янку там полы мыть. В актовом зале мест пятьсот плюс сцена и примыкающий к залу танцкласс. Янка сначала хотела заорать на них всех, а потом заметила, как они на неё смотрят – и мама, и дед с бабушкой. С одинаковым прищуром: что, мол, слабо? Позорным покажется? Техничкой? Янка улыбнулась им самой отрепетированной своей улыбкой и согласилась.
Теперь она бежала в клуб сразу после школы, открывала маленькую коморку рядом со сценой, хватала ведро, тряпку, швабру и спускалась в подвал, в бойлерную. В клубе в это время никого, кроме вахтера, не было, все на обед расходились. Одна Янка во всём клубе! В огромном дворце в два этажа! С колоннами и лепниной на потолке, с зеркалами в фойе и пальмами в кадушках. Пока вода набиралась в ведро, Янка рассматривала себя в осколок мутного зеркала, что висел над батареей. В этом зеркале Янка себе больше всего нравилась. А что? Она правда красивая. Лоб высокий, нос тонкий, скулы острые, «чингисханские» – смеётся дед, хотя Янке вообще-то кажется, что у Чингисхана было круглое и плоское лицо. У неё не такое. Янка худенькая, ключицы торчат. Зато у неё ямочки на щеках! И волосы очень светлые, гладкие, она собирает их в высокий хвост, открывая шею. Янка старательно улыбнулась и погладила длинную шею. Сашка говорил: лебединая.
Сашка, Сашка… Янка резко крутанула кран с горячей водой. «Люблю – не люблю… привычка осталась…».
На тряпки техничкам выдавали старую мешковину. Когда она была сухая, Янке всё время хотелось сшить из неё что-нибудь, какую-нибудь стильную сумку, украшенную тесьмой и стразами, но стоило мешковину намочить, она превращалась в тяжёлую грязную тряпку. Янка безжалостно бросила мешковину в ведро и, выключив воду, подхватив швабру, поднялась в актовый зал.
