Артур выразил желание переговорить сПолипом-младшим, и его провели в кабинет, где означенный молодой джентльменподжаривал себе икры у родительского камина, опираясь позвоночником о каминнуюдоску. Кабинет, просторный и удобный, был обставлен в лучшем бюрократическомвкусе: толстый ковер на полу, обитая кожей конторка для работы сидя, обитаякожей конторка для работы стоя, кресло устрашающих размеров, экран и коврикперед камином, обрывки бумаг, папки дел, из которых торчали бумажные ярлыки,придавая им. сходство с аптекарскими склянками или чучелами птиц, стойкий запахкожи и красного дерева — все в этой комнате, своим бутафорским видом словноговорившей о том, как не делать того, что нужно, было проникнуто величественнымдухом отсутствующего Полипа.
Полип присутствующий, который в данную минутудержал в руке карточку Артура Кленнэма, обладал совсем ребяческой физиономией,украшенной преуморительными бакенбардами. Реденький пушок, прикрывавший егокруглый подбородок, делал его похожим, на неоперившегося птенца; сердобольныйчеловек, пожалуй, порадовался бы, видя, как он поджаривает себе икры у камина:иначе бедняжка, того и гляди, погиб бы от холода. На шее у Полипа-младшегоболтался щегольской монокль, но, к несчастью, глазницы у него были такнеглубоки, а веки — так слабы, что стеклышко не держалось в глазу и всякий развыскакивало, щелкая о жилетную пуговицу, к немалому огорчению его носителя.
— Э-э! Послушайте! Моего отца нет и сегодня,не будет, — сказал Полип-младший. — Может быть, я могу его заменить?
(Щелк! Монокль выскочил. Полип-младший впанике обшаривает себя со всех сторон, но не может его найти.)
— Благодарю вас за любезность, — сказал АртурКленнэм, — но мне все-таки хотелось бы увидеть мистера Полипа.
— Э-э! Послушайте! Так ведь вам же не назначенприем, — сказал Полип-младший.
(Монокль тем временем обнаружен и сновавставлен в глаз.)
— Нет, — согласился Артур. — Но я как раз идобиваюсь приема.
— Э-э! Послушайте! А вы по какому делу, погосударственному? — спросил Полип-младший.
(Клик! Монокль выскочил снова. Полип-младшийнастолько поглощен погоней за ним, что мистер Кленнэм решает повременить сответом.)
— Это не насчет судовых сборов? — спросилПолип-младший, только что заметив бронзовый цвет лица посетителя.
(В ожидании ответа он пальцами раскрываетправый глаз и с такой силой втыкает монокль, что глаз начинает отчаяннослезиться.)
— Нет, — сказал Артур. — Это не насчет судовыхсборов.
— Так послушайте. Вы, значит, по частномуделу?
— Право, не знаю как сказать. Дело этокасается некоего мистера Доррит.
— Послушайте, тогда вот что. Самое лучшее,зайдите к нам домой. Мьюз-стрит, Гровенор-сквер, номер двадцать четыре. У отцалегкий приступ подагры, так что вы его застанете дома.
(Злосчастный юный Полип уже совсем ослеп наодин глаз, но не решается разрушить то, что он с таким трудом создал.)
— Благодарю вас. Я тотчас же отправлюсь туда.До свидания.
Юный Полип был явно разочарован, как будто неожидал, что его советом воспользуются.
— Послушайте! — окликнул он Кленнэма, когдатот был уже у двери; юному Полипу очень не хотелось расстаться с осенившей егоблистательной деловой идеей. — А вы вполне уверены, что это не касается судовыхсборов?
— Вполне уверен.
С этими словами мистер Кленнэм отправилсяпродолжать свои поиски, мысленно гадая, — а что было бы, если бы он в самомделе пришел сюда насчет судовых сборов?
Мьюз-стрит или Конюшенный переулок находилсяне то чтобы на Гровенор-сквер, но совсем рядом. Это был узкий загаженныйтупичок, где вперемежку с брандмауэрами теснились конюшни и каретники, а начердаках над каретниками обитали извозчичьи семейства, одержимые страстьюсушить белье и украшать подоконники миниатюрными шлагбаумами. Главный трубочистэтого аристократического квартала проживал в глухом конце тупичка, а напротивпомещалось заведение, где на рассвете и в сумерки шла бойкая торговля виннымибутылками и кухонными отбросами. Здесь часто можно было видеть прислоненную кбрандмауэру ширму бродячих кукольников — а сами кукольники в это время обедалигде-нибудь по соседству; здесь же происходили дружеские сборища всех окрестныхсобак. Но в том конце Мьюз-стрит, который был ближе к Гровенор-сквер, стоялодва или три тесных, неудобных дома, которые сдавались за непомерную ценублагодаря своему положению жалких прихвостней большого света; и когдакакой-нибудь из этих дрянных курятников пустовал (что случалось редко, так какохотников на них всегда было хоть отбавляй), то в объявлениях агента по наймудомов он фигурировал как барский особняк в самой фешенебельной части города,населенной исключительно сливками beau monde`а.[30]
Если бы аристократизм рода Полипов не обязывалпредставителя beau monde`а жить именно в барском особняке, отвечающем этимжестким требованиям, он мог бы выбирать по меньшей мере из десятка тысяч домоввтрое дешевле и в пятьдесят раз удобнее. Но мистер Тит Полип был лишен такойвозможности, и, страдая от отчаянных неудобств и отчаянной дороговизны своегобарского особняка, он, как государственный чиновник, винил во всем государствои его скупость.
Разыскав, наконец, номер двадцать четвертый поМьюз-стрит, Гровенор-сквер, Артур Кленнэм увидел перед собой сплюснутый фасад спокосившимся парадным крыльцом, немытыми тусклыми оконцами и темным двориком,похожим на оттопыренный жилетный карман. Если говорить о запахах, то дом былточно бутылка с крепким настоем навоза, и лакей, отворивший Артуру дверь,словно вышиб из бутылки пробку.
Лакей по сравнению с гровенорскими лакеямипредставлял собой то же, что дом по сравнению с гровенорскими домами. Он был по-своемувеликолепен, но то было великолепие задворок и черных лестниц. Его ливреяблестела чем угодно, кроме чистоты, а цвет лица и расторопность весьмапострадали от пребывания в душной лакейской. Довольно желтой и расслабленнойвыглядела личность, которая откупорила бутылку и поднесла ее к самому носуКленщэма.
— Будьте добры, передайте мистеру Титу Полипумою карточку и скажите, что я только что беседовал с мистером Полипом-младшим ипришел сюда по его совету.
Лакей (он был украшен таким количеством карманов,застегнутых на большие пуговицы с гербом Полипов, что можно было предположить,будто он служит хранилищем фамильного серебра и драгоценностей и для верностиносит их всегда при себе) взял карточку, подумал над ней немного и затемсказал: «Пожалуйте».
