с дальнего поля, не раз садилась на попутную машину или мотоцикл… Но чтобы ей велели ждать и она покорно ждала — такого еще не бывало; нет так нет, и она шла своей дорогой. Благо идти было не так уж и далеко; от самого дальнего поля до дома не более пяти верст, а сегодня и того меньше, поскольку половину пути она уже прошла, но особой усталости не чувствовала — могла бы отшагать оставшийся путь и через полчаса быть дома. Но вот зачем-то сидит на этом камне, ждет, и неизвестно, сколько еще будет ждать — может, полчаса, может быть, час, а то и больше. Что удивительно, ей нравилось вот так сидеть и ждать, глядя на мощные руки незнакомого парня, на его потную спину, на которой от каждого движения перекатывались мускулы под выгоревшей солдатской гимнастеркой, и на его давно не стриженый затылок с длинными волосами, закрывавшими могучую шею. Парень молча возился под капотом самосвала, Евгине почувствовала, что ее ожидание слишком затягивается и уже становится бесстыдством — вот так сидеть и ждать…
Несколько раз она порывалась встать и уйти, но не могла заставить себя это сделать, продолжая сидеть на камне, с каждой минутой все больше и больше чувствуя растерянность, поскольку за двадцать восемь лет своей жизни ни разу не испытывала такой вот тихой и тревожной радости, какую ощущала сейчас, сидя в тени дикой груши на обочине дороги. Ее радовало все: и молчаливая покорность, с которой она села на этот камень, повинуясь совету совершенно незнакомого парня, и сам парень, в выгоревшей солдатской гимнастерке, с таким толстощеким смешным лицом, и эти быстро сгущающиеся летние сумерки, и это лесное безмолвие, которого она раньше не замечала, хотя каждый день ходила по этой дороге…
— Кажется, всё, — сказал, наконец, парень, с грохотом закрывая капот самосвала и спрыгнув на землю. — Давай, я тебя отвезу моему деду невесты деду, — моему деду невевест, пошутил он и громко засмеялся.
— Отвези, — согласилась Евгине и, тоже, засмеялась.
Размик, взяв из кабины тряпку, вытер промасленные руки. Улыбаясь, исподтишка, он посмотрел на Евгине, потом подошёл и спросил:
— Наверное, устала сидеть, сейчас поедем. Только, выкурю сигарету.
— От чего бы мне устать, сижу себе… — откликнулась Евгине, положив руки на свои круглые колени. — А ты, наверное, действительно устал.
— Немного, — согласился Размик, и садясь на камень рядом, возле Евгине, закурил свой «Памир». — Зажигание подводит каждый раз, — сказал он и вдруг, добавил, с неожиданным смехом: — пошла б пешком, давно дошла бы.
— А куда мне спешить? Родители на ферме, а дом не убежит, — пожала плечами Евгине, с легкой досадой из — за его его слов. — Чего смеёшься? Смешно, да, что я, как дура, сидела и ждала тебя? Могу уйти. — И резко встала на ноги.
Размик быстро поймал её за руку:
— Куда пошла, стой? С тобой и пошутить нельзя.
Чувствав, что Евгине и не думает высвобождать руку, парень отпустил её сам, уже уверенный, что она никуда не уйдёт. Сказал с восхищеним:
— Вот это глаза… Будто хочешь испепелить меня взглядом. — Его лицо, снова, озарила широкая, бесхитростная улыбка. Каждый раз, когда он улыбался или особенно когда смеялся, его глаза сужались, превращаясь в узкие щёлочки. — В нашей деревне меня считают ненормальным, знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что, надо или не надо, смеюсь, сам не зная, почему.
— Из какой ты деревни? — спросила Евгине.
— По отцовской линии — из Тонашена, там и живу, а с маминой стороны — из Атерка. Если подняться на холм, село будет видно.
— Я что, не знаю, где Атерк? А это правда, что в любой деревни есть свой сумасшедший, а в Атерке сумасшедший каждый, — насмешливо добавила Евгине.
— На один процент правда, на девяносто девять — нет. Вот я, например, на половину из Атерка… я что, сумасшедший?
— А что, не сумасшедший? Как раз, наполовину сумасшедший.
Размик сразу взорвался заливистым хохотом. И делал он так заразительно, что Евгине не выдержала и, тоже, засмеялась.
Какое-то время, оба хохотали, глядя смеялись, друг на друга, потом Размик сказал:
— Ну что, поехали?
Евгине кивнула.
— Поехали…
Парень, однако, не сдвинулся с места. Подумав, продолжил:
— А может, немного перекусим? Ты, наверное, с работы, голодная, а тут еще я задержал.
— Слушай, — на мгновение озираясь по сторонам, усомнилась Евгине, — где ты видишь в этой степи.
Размик встал, улыбаясь поднялся в кабину, спустя пару минут, вернулся, положив на гладкий камень копчёную колбасу и варёные яйца.
— Наверное, твоя жена сварила?
Евгине подумалось, что колбасу он мог купить сам в каком-нибудь магазине по пути, а вот, яйца для мужей варят жёны.
— Да, нет, — махнул рукой Размик, — сам варю.
— Почему? Ты не женат? — спросила Евгине.
— Был, но жена моя сбежала.
— Как это, сбежала? — не поняла Евгине.
— А вот так, взяла да и сбежала! — весело сообщил парень. — Давно это было, лет восемь назад. Понимаешь, женили меня рано, мне еще и восемнадцати не было. А через два месяца — хлоп, мне в армию! Когда вернулся через три года, она уже замужем за другим и двое детей была. Теперь я один, как одинокое дерево на пустом поле.
— А родители твои где?
— В Грозном. Там моя сестра с мужем и детьми, она и уговорила их переехать к ним. А я остался.
— Это почему же? — поинтересовалась Евгине, очищая яйцо, сваренное вкрутую.
— Да чего я там потерял, в Грозном? Я село свое люблю. В армии во сне только его и видел.
— Небось, жену тоже видел во сне… И, наверное, не один раз… — с заметной ревностью произнесла Евгине, косясь в его сторону. И как это часто бывает в таких случаях, ей показалось, что она давным-давно знает этого парня.
Размик громко захохотал.
— Поверишь ли, ни разу за три года! Деревню видел, даже осла нашего видел, а ее нет… Входи за меня…
— Чего-о? — ошарашенная внезапными словами Размика, протянула Евгине. — Это еще зачем?..
— Как зачем? Во сне буду тебя видеть!
— Больно надо… — хихикнула девушка, отворачиваясь. — Хватит молоть вздор, ехать надо… — И первой поднялась с камня.
Парень, чуть замешкавшись, тоже встал.
— Ну чего ты? Почему злишься? Я же не в обиду тебе!
— Да не злюсь я, Господи! — с досадой сказала Евгине, садясь рядом с ним в кабину. — Только не люблю, когда о таких вещах со смехом говорят.
Парень, однако, не в силах сладить со своим естеством, опять захохотал и хлопнул себя ладонью по губам.
— Ну вот, видела? Опять! Я разве виноват? Смех сам прет из меня. Наверное, оттого и
