взрослые и по сей день живут в большой тесноте (нередко по две семьи — в одной комнате). Кроме обычной школьной программы, дети с малых лет обучаются земледельческому труду — сначала по два часа в день, а позже — и больше, на отведенных для них участках (огород, поле, сад).
Гигиена и красота помещений, постановка воспитания и обучения детей этих еврейских крестьян на высоте неправдоподобной и совершенно недоступной для детей зажиточных классов европейских стран. В некоторых, очень редких, коммунах (Дгания) дети возвращаются, после ужина в детской столовой, к родителям на ночь. От своих европейских ровесников палестинские дети отличаются большой самостоятельностью, почти всегда имеют свое самоуправление.
В Палестине, стране опытов, не обходится, конечно, и без чрезмерного увлечения педагогическими новинками. В одной модернистской школе, где проводится практика свободного воспитания и естественного самообучения, одному знакомому указали, чуть ли не как на чудо, на мальчугана, в 12 лет еще не научившегося читать.
— Неправда ли, какая сила, какая твердость характера, — восхищался гид.
Молодое поколение поражает крупным ростом, атлетическим сложением, бесстрашием, спортивностью, прямотой и смелостью поведения и мысли. Палестинцы называют их «сабра». Сабра — плод кактуса, не только специфически местный продукт, но еще отличается тем, что голыми руками его никак не возьмешь. В Тель-Иосефе я видел, как детишки четырех лет и постарше лихо скакали на неоседланных лошадях.
Женщины ни в чем не отстают от мужчин. Никакого труда не боятся, встречаешь их не только в «детских яслях», в больнице, в прачечных и в разных женских мастерских, но и в качестве возницы на мчащейся во всю телеге и верхом на лошади. Почти повсюду они потребовали для себя права участвовать в «Хагана», в еврейской самообороне. Обходить колонию с ружьем не романтическая шутка, а утомительный и опасный труд.
При мне нашли, по дороге из Тейль-Амале в Шату, труп мальчика-стража Хаима Брок (из Германии) с перебитым позвоночником и чисто беллетристической записью в книжечке. Несколько кривых строчек. Приведу их текстуально.
«Ранил араб». Ниже: «Мучительные боли». Под ней: «Отчего вы не приходите, товарищи». Следующая: «Так тяжело умирать». И последняя: «Все за нашу свободу».
(Пуля в позвоночнике — мучительная смерть.)
* * *
Девушки-халуцианки крепки и свежи, презирают пудру и косметику, ходят (нередко — и в нерабочее время) в коротких трусиках, в брюках, в мужской тяжелой обуви, часто — в рабочих кепках. Такой наряд много удобнее для работы, есть тут, конечно, и изрядная доля рабоче-социалистического снобизма. (Галстук, например, неизменно вызывает в квуце насмешливую гримасу или презрительную жалость к отсталому человеку.)
Героизм этих молодых женщин усугубляется тем, что они знают, что от работы и климата они быстро увянут, огрубеют, подурнеют, осядут, преждевременно утратят свежесть и женственность.
* * *
Чем же отличаются друг от друга основные виды социалистической деревни — киббуц и квуца?
Киббуц — охотно совмещает сельское хозяйство с промышленной отраслью (столярная мастерская, кирпичный или гончарный завод, а то и типография — Эйн-Харод). Киббуц — не боится прогрессивного увеличения числа участников его в связи с ростом хозяйства. Крупнейшие из них вмещают до 1000 человек. Квуца же — избегает индустриального, не интегрально-земледельческого хозяйства, опасаясь механизации жизни. Кроме того, она максимально ограничивает число своих членов (от 100 до 300 человек) во имя сохранения живого общения между ними.
Квуцианцы считают, что большое количество членов коммуны не может не отразиться на качестве взаимных отношений. Идеал квуцы — большая дружная семья, культ внимания к товарищу, человеческой дружбы. Поэтому, в случае значительного увеличения числа членов ее, квуца делится на две, на три части. (История Дгании, выделившей из себя Дганию-Алеф и Дганию-Бет.) Принцип товарищеской связи тем лучше соблюден, что для поступления в киббуц или квуцу недостаточно подписать соответствующую формулу. Кандидат в палестинский колхоз живет в нем месяцы в качестве гостя, затем — месяцы в качестве временного участника колхоза, подчиняющегося всему колхозному распорядку. Кандидат имеет возможность присмотреться к предстоящей жизни, к будущим своим товарищам. Колхозники близко знакомятся с человеком, желающим вступить в их семью. Только после этого опыта происходит всеобщее голосование, решающее судьбу кандидата.
Вход в коммуну, как видит читатель, узок. Но выходные ворота — широки. Покинуть коммуну можно в любую минуту (но — навсегда).
Члены коммуны пользуются ежегодным отпуском. Часть членов путешествует по Палестине без гроша в кармане. Даже городская Палестина славится своим гостеприимством, в колхозах же гостеприимство возведено в закон. Мне не раз приходилось посещать столовую социалистической деревни. Я садился, как и другие посетители, за стол, — и, не спрашивая нас о том, кто мы, откуда и зачем пришли, нас братски кормили наравне с колхозниками. Едущие в города получают некоторую сумму денег, от которых они уже успели отвыкнуть.
Социалистическая Палестина выглядит счастливой. Далось ей это счастье нелегко. В благоустроенной красавице Геве еще десять лет тому назад не было больше двух пар сапог на всю коммуну — квуцианцы надевали их поочередно.
Религиозные евреи идут в эти колхозы неохотно, хотя те, что туда попадают (выписанные колхозниками из-за границы родители), пользуются религиозной свободой, получают кошерную пищу и т. д. Их шокирует то, что молодежь не признает традиций, богослужений, кошерной пищи, не строит синагог и, по их мнению, издевается над праздниками.
Должен признать, что вольные интерпретации еврейских праздников — плакаты, флаги, лозунги, колосья, парад земледельческих орудий на советский лад — чрезвычайно убоги в сравнении с тысячелетним ритуалом еврейских праздников, с совершенным театром религиозной традиции, где гениальным религиозным режиссером изучены каждый жест и каждое слово, организована чудесная постановка, в которой самый ничтожный участник получает право на главную роль.
Отталкивает религиозного еврея и то, что Библия преподается в социалистических школах в стерилизованном виде, не как Священное писание, а как сокращенное собрание исторических анекдотов, моралистических и гигиенических предписаний, народных легенд и мифов.
Большинство религиозных евреев осело в Иерусалиме и в других городах, где они занимаются мелкими ремеслами, торговлей, случайными делишками или просто живут на нищенском иждивении родственников и богомольных людей, полагая основу своей жизни в молитве и в изучении священных текстов. (В Тель-Авиве я видел такого старика — торговавшего «эсроками» и пальмовыми ветвями. Он стоял на улице с небольшим ящиком, подвешенным на груди. На жалкой кучке товару лежал засаленный том комментариев к Библии, явно поглощавший все внимание уличного торговца.)
Есть среди религиозных евреев и сторонники еврейского земледелия. Они живут почти исключительно в вольных или кооперативных поселках, где всегда имеются синагога и хедер. Интересна в этом смысле хасидская деревушка Кфар-Хасидим, под Хайфой,
