class="p1">— А что? Им много платили за их каторжные работы? Так это они забрали в счет жалованья!
Все расхохотались.
В другой кучке худенький старичок ораторствовал о еврейском избранничестве, развивая тему в смысле необходимости покориться Богу, приятия изгнания, вечного странствования, мученичества…
— Если мы избраны, как вы говорите, то почему мы так страдаем? — спросил голос сзади.
— Потому и страдаем, что избраны, — грустно ответил старичок.
В тот день я уезжал из Тель-Авива и больше к тель-авивским мудрецам не возвращался.
5. Открытие Палестины
Помню чувства, охватившие меня в Палестине…
В этих жалких, в сущности, городках протекало детство мира. И, подобно тому, как небольшой закоулок, где мы играли в детстве, помнится таинственно-огромным, а вернувшись, лет через двадцать, домой, мы недоумеваем — «где же, в такой тесноте, умещались все мифы нашего детства», — человек, впервые попавший в Палестину, переживает то же смущение.
Все эти народы и царства, все эти филистимляне, идумейцы, амалекитяне, аммонитяне и моавитяне умещались в маленькой стране, в крошечных городишках с волшебными именами.
Иногда пугала мысль: как бы Палестина не оказалась — силою вещей — чем-то вроде мировой еврейской дачи, благоустроенным курортом, где сливки еврейского общества или, попросту, счастливчики проводят исторические каникулы, изредка смущаемые набегами окрестных хулиганов.
Такие опасения могут порой возникнуть в Тель-Авиве. Очаровательный вечер в очаровательном палестинском обществе (возвести в энную степень!) размягчает слабое человеческое сердце, склоняет его к полусонному послебанкетному оптимизму, но — простите — ведь это земля Библии, и библейское небо над нею; это о них где-то сказано: «Небо твое сделаю, как железо, а землю — как медь». Ведь это возвращается после тысячелетних приключений блудный Израиль, тот самый, которого топчут, гонят, травят, кромсают по сей день, в век всеобщей грамотности и всяческих прогрессов, и которому завтра, при всевозрастающем прогрессе, будет много хуже (ведь до сих пор от прогресса, главным образом, выигрывают мелкие — и мировые — хулиганы, сменившие простодушную дубину на неотразимый пулемет).
Ведь это вернулись в Землю обетованную люди, принимавшие надругательства, костры и погромы и обрекавшие на ту же судьбу своих детей, которых они отмечали обрезанием, по опыту зная, во что им может обойтись эта печать (вечный Авраам, ведущий сына на заклание — Богу).
Ничто не казалось этим людям слишком дорогой платой за право быть иудеем (предпочли же в 1349 г. страсбургские мещанки-еврейки взойти с детьми на костер — крещению).
В чем же, что же — этот иудаизм?
Чем-то отличаются же евреи, скажем — от цыган, тоже небольшого народца, рассеянного по всей земле.
Проделайте опыт — вычтите из истории мира вклад кучки рабов (500.000 человек, нынешнее еврейское население Палестины), три тысячи с лишком лет назад вышедших из Египта, и вы поймете, что нелегко такому народу отдать — ни за какую похлебку — честь своего творческого первородства.
Но — склонимся над «объективными данными».
* * *
Зеленая Палестина не менее разнолика, чем городская. Ее характеризует мирное сосуществование разнообразных, а порой и противоречивых, социальных форм.
Рассмотрим, напр<имер>, кантон Эйн-Харод, близ Эздрелонской долины. В него входят: Кфар-Иехескель, Бет-Альфа, две крупные коммуны — Эйн-Харод и Тель-Иосеф, и малая коммуна — Гева.
Кфар-Иехескель — вольный поселок, так назыв<аемый> мошав. Мелкие индивидуальные хозяйства. Наемный труд запрещен. Каждая семья имеет свой участок — домик с садом, огородом или полем, которые она обрабатывает собственными силами. Крупные земледельческие орудия — общие.
Эйн-Харод, Тель-Иосеф и Гева — социалистические деревни. Причем, первые две коммуны — «киббуцы», а Гева — «квуца» (о разнице между этими доминирующими формулами палестинского социализма — ниже). Строй социалистических общин Палестины следовало бы назвать социал-толстовством. О влиянии на них идей великого русского писателя свидетельствует многое.
Даже еврейскую тактику 1936 года — отказ от актов мести в ответ на арабский террор, можно рассматривать как реминисценцию теории «о непротивлении злу». (После года исключительной выдержки и самообладания евреи перешли на тактику «око за око».)
О «социал-толстовстве» свидетельствуют — отношение к земле, вера в облагораживающее влияние земледельческого труда, снобизм всяческого «опрощенства», упразднение денег, религиозная мораль — при отрицании религии. Характерно вегетарианство многих руководителей этих коммун. Помню одного из них, в Афиким, запрещавшего жене стлать для него постель на том основании, что «стыдно пользоваться услугами другого человека».
В колонии Нахалал долго хвастали: не бывать на нашей земле тракторному колесу. Где, мол, поэзия и смысл жеста сеятеля, жнеца и т. д. Никогда мы не унизимся до превращения в каких-то механиков. Сейчас у них — комбайн. Экономика победила — арабская конкуренция!
Потребности араба (пища, одежда, жилище) невообразимо минимальны, к тому же он широко пользуется детским трудом. В Нахалале же с ребенком возятся до 16 лет, прежде чем он станет на работу. Один этот фактор объясняет причины относительной дороговизны еврейского продукта. Вот и приходится мириться с трактором.
Основные принципы социалистических общин: самоуправление; общий труд; упразднение собственности; минимальнейшее личное хозяйство (ни чайника, ни кастрюли вы у хозяйки не найдете, питаются — в общей столовой). Упразднение денег. Воспитание детей колонией, в специальном доме, отдельно от родителей. Полное равноправие полов. Женщина откупается рабочим днем от всех женских забот. Не только воспитание детей и уход за ними, но и кухня, и стирка белья, и штопка, и шитье — все на плечах коммуны.
«Соцраспределение»: все получают все — в пределах возможности коммуны — по своим потребностям. За одну и ту же работу семейный человек получит много больше холостого. (Если у члена коммуны застряли где-нибудь — в Польше, в Румынии, в России — родители или родственники, коммуна высылает им деньги либо посылки. Больше того: семейный человек, отец, скажем, пятерых детей, получающий в шесть, в семь раз больше холостого товарища, может работать вдвое хуже или меньше, если он слаб, болен или стар.) Немощные и старики вовсе освобождены от работы. Советскому принципу «кто не работает — не ест», палестинские социалисты могли бы противопоставить: «едят все, а работает, кто может».
Беременные женщины — предмет всеобщего попечения и заботливости, от работы освобождены. Вообще в коммунах стараются не терять из виду индивидуальных особенностей членов. (В Афиким, где я прожил дней десять, художник работает только 4 дня в неделю и ведет переговоры с общиной, которая принципиально согласилась послать его в Париж учиться.)
Дети, как уже упоминалось, живут не с родителями, а в специальных, — кстати сказать, прекрасных — домах (обычно — лучшее здание в коммуне), где их воспитывают опытные педагоги. Отмечу, что даже в зажиточных коммунах
