«открыть».
* * *
Дело в том, что маленькая Палестина — страна больших контрастов. В ней — тесно перемежаются самые разнообразные — нередко противоположные — зоны: географические, этнографические, бытовые, идеологические, культурные и, конечно, социальные.
Помню, как — в конце ноября — я выехал из Сафеда в Тивериаду — час езды автобусом.
В Сафеде было холодно, и я надел на себя все, что мог. По мере приближения к Тивериаде, за час этой поездки, я, как в комическом фильме, постепенно разоблачался.
Сначала я опустил поднятый воротник, потом размотал шарф, затем снял пальто, пиджак, галстук, расстегнул рубашку. В Тивериаде я задыхался от жары, попав из горного климата в субтропический, но снимать с себя уже было нечего. (Сафед — 850 метров над уровнем моря, Тивериада — 250 метров ниже уровня моря: 1100 метров разницы за час езды.)
Такие контрасты прекрасно иллюстрируют палестинские контрасты в иных областях.
Еврейская Палестина делится на городскую и на зеленую, деревенскую.
Городская Палестина — это главным образом Иерусалим, Хайфа, Тель-Авив. Недавно, при мне, произвели в городской чин и Петах-Тикву, одно из первых еврейских поселений, достигшее известного минимума населения.
Я, конечно, воздержусь от подробного описания этих городов. Напомню только, что Иерусалим (в переводе: «Боящимся Бога — мир!») один из очень немногих городов, которым 3000 лет (Афины, Рим), и что в нем представлены 50 разновидностей евреев.
Смешение рас, стилей, эпох — как в бутафорском городке Холливуда, где бродили бы, в ожидании съемок, статисты из разных фильмов. Особенно похожи на статистов, едущих на стилизованно-библейское представление, арабы в своих автобусах: арабский автобус почти ничем не отличается от своего европейского брата, но внутри — самая подлинная «Библия»!
Старый Иерусалим именно таков, каким его воображает всякий. Все же, несмотря на это узнавание, невозможно остаться равнодушным к великой красоте священного города. Сердце сжимается при воспоминании о нем.
Новый — порой прекрасен (дворец Имки, гостиница царя Давида, дворец Еврейского Агентства…), но часто смущает нахальной грубо-модернистской нотой.
И, конечно, непривычного человека некоторые вещи смущают чрезвычайно: например, огромные афиши — на фоне Иерусалима! — зазывающие на какую-нибудь «Nuit d'Amour» с участием белльвильской знаменитости, мимо которых нередко невозмутимо шествует верблюд, самое надменное в мире животное.
Быт европейских евреев Палестины отмечен сильным английским влиянием. Речь идет, понятно, не о евреях из квартала «Ста ворот».
Хайфа — богатый портовый и коммерческий еврейско-арабский город (40.000 евреев и столько же арабов).
Средиземное море, три склона Кармила, его сады и рощи участвуют в создании редкого городского пейзажа, который не всегда портит утилитарно-казарменная эстетика назойливой модернистической архитектуры.
(Талантливый архитектор P-в, в меру сил своих борящийся с этим злом, — как прекрасна его синагога в Пардес-Хана! — большой любитель мексиканской архитектуры, которая, по его мнению, чрезвычайно «к лицу» Палестине, рассказывал мне, как, открыв недавно мексиканский специальный журнал, он с ужасом и отвращением наткнулся на ту же рационалистическую, обезличивающую мир, архитектуру, что, как проказа, распространяется по свету.)
Стиль хайфской жизни: нечто среднее между иерусалимской чинной серьезностью и тель-авивской свободой.
Тель-Авив — нарядный кубистический город, первый и пока единственный стопроцентно еврейский город в мире.
О поразительной судьбе этого города, выросшего на дюнах, на сыпучих пустынных песках, распространяться не приходится: 17 лет назад население его равнялось 3.600 душ. Ныне оно переросло 150.000, а с окрестностями — равняется 200.000.
Весь город выстроен в спичечно-коробочном стиле: нечто гаражно-фабрично-заводское или санитарное, или, скажем, — клетки для разведения огромных кроликов из Гулливера. Комфортабельно, гигиенично, светло, но…
Должен сознаться: то, что город целиком выстроен в этом безличном (как мебель-модерн) стиле, сообщает ему личный специфический стиль. Бесстилье оборачивается стилем. Попадаются очень удачные здания. Все же, трудно себе представить на таком доме дощечку «здесь жил и умер такой-то», — слишком анонимны эти дома и мало отличаются один от другого.
Вестиментарный стиль города — в духе «долой предрассудки». Сказывается близость моря, жаркий климат, преобладание молодежи (80 %!).
Улицы оживлены, полны полураздетых, на европейский глаз, короткоштанных голо-руко-ногих девушек и юношей, бодрых, крепких и загорелых.
В атмосфере города — многое от итальянского или южно-французского курорта, от Монпарнаса и, конечно, от Одессы. Кафе играют заметную роль в жизни Тель-Авива: «Нога» и «Генати» кажутся перенесенными с Монпарнаса, а «Арарат» и «Кинерет», где собираются молодые писатели, актеры и художники (а не невинные люди, пришедшие поглазеть друг на друга в уверенности, что «визави» — артист, как это часто бывает в Париже), воспроизводят парижскую «Ротонду» двадцатых годов.
Все это — в рамке еврейской традиции, прочно поддерживаемой стариками, оживающими по субботам и праздникам и накладывающими в эти дни на город традиционно-еврейский отпечаток. В будни их не видно и не слышно, но по праздникам власть, так сказать, переходит в их руки.
Когда я однажды в праздник, забыв про него, собрался было сесть на велосипед (что религией запрещено — в праздник), меня испуганно остановили знакомые, объяснив, что на улице меня б стащили с велосипеда хрупкие старички и изувечили б тяжелыми фолиантами.
* * *
С Тель-Авивом у меня связано замечательное воспоминание. Я как-то забрел в единственный, пыльный и чахлый, общественный садик.
Оказалось, что это — род тель-авивского «Гайд-Парка», где целый день толкутся оборванные, грязные люди.
В центре каждой кучки — пламенный жестикулирующий оратор, а то и два или — даже — несколько, то и дело перебивающих друг друга.
Эти люди кажутся пьяными, но пьяны они не от вина, а от нищеты и разговоров.
Нескончаемые беседы и споры — политика, священные тексты — нередко большой субтильности.
В большинстве своем — местечковые русские евреи. Идиш ораторов пересыпан русскими словечками, а то и целыми фразами.
Собираются тель-авивские мудрецы ежедневно.
Велико было мое удивление, когда старый оборванец закричал на идиш, невольно перефразируя Достоевского:
— Да пусть весь мир идет к черту за мой компот! Вы говорите: иди стрелять, рисковать жизнью. Я не знаю такой вещи в мире, которая бы стоила моей драгоценной жизни. Слишком я себе дорог, чтоб рисковать собой. Я слишком молод, — злобно орал старик, — я еще вовсе не жил!
И вдруг — прямой потомок библейских пророков:
— Все вы, и слушающие сейчас меня, и те, кого вы оставили дома, — грязные подлые псы, а я — ниже самого низкого из вас. Что такое еврейский народ? Вор на воре, сволочь. Хорошим вещам учил вас Моисей. Обмануть египтян перед исходом из Египта. Одолжите, пожалуйста, подсвечник на два, мол, дня, а там — пиши пропало! Хорошо это? А?..
Кто-то ему вкрадчиво возразил:
