и пусть это будет моя сверхценная идея.
…Как только выпутались из горбатых закоулков на ровный простор трассы, Мария спросила с осторожной ревностью:
– Тебе совсем неинтересно, как я себя чувствую?
– Меня это беспокоит, но я боюсь спросить, – признался ей Тихонин.
Мария помолчала.
– Отвечаю, – сказала она: – Я прекрасно, превосходно себя чувствую!
В открытое окно влетела рыжая пчела и заметалась по салону.
– Убей ее! – притормозив, крикнула Мария.
– Не будем на нее кричать, и все будет хорошо, – сказал Тихонин. – Придет в себя, я попрошу ее на выход.
Пчела и в самом деле успокоилась; прилипла к лобовому стеклу перед лицом Тихонина. Крылья ее слегка дрожали, в них дрожал, переливаясь, солнечный встречный луч. Тихонин вежливо постучал ногтем по стеклу рядом с пчелой, она тут же сорвалась, но не упала – загудев, взлетела, метнулась прочь в открытое окно и там исчезла, подхваченная ветром…
– На что настраиваем навигатор? – спросила Мария, уже разгоняя машину. – Ставим сразу Стамбул?
– Вообще-то, я думал про Измир, – сказал Тихонин. – Есть у меня там свой человек; его зовут Зейский, и он мог бы показать нам город… Кстати уж – или уже некстати – он медик, пусть и совсем не вирусолог, но мне даже странно, что я о нем не вспомнил в нужный момент, а ведь это совсем близко…
– Не вспомнил – и не вспомнил, – успокоила его Мария. – Как оказалось, к лучшему… И что же: едем в Стамбул через Измир?
– Нет, я передумал, – возразил Тихонин. – Давай уж через Эфес: он тоже недалеко.
– Да, всего лишь в двадцати минутах, – подтвердила Мария, настроив навигатор.
Двадцать минут пути – слишком короткий срок для обстоятельных рассказов и раздумчивых откровений, зато вполне вместимый для лишних вопросов и ничтожных суждений, например, о колебаниях маршрута нашей пары, о его зигзагах, скажем так… Кто-то из нас не поленился неизвестно для чего погуглить карту и спросил: какого лешего понесло их через Пензу в Париж, как говаривали наши деды, то есть в Кушадасы через Памуккале, да еще с ночевкой в Бахчедере, когда умнее было бы как раз наоборот, что называется, прямой дорогой: из Трои через Кушадасы на Памуккале – оно короче, и быстрее, и не требует ночлега в Бахчедере: сберегли бы деньги, силы, время и, само собой, горючее… Даже не знаем, что ответить на этот сильно запоздалый и, честно говоря, пустой вопрос. Тем более, что нам не хватает информации, а если ее всю заполучить и если проследить маршрут Марии и Тихонина во всех его подробностях и вехах – посыплется столько лишних вопросов, что двадцати минут на ответы нам точно не хватит… Неважно, что Тихониным руководило, когда он намечал дорогу, – что и куда его влекло в нетерпеливом ожидании встречи с Марией: советы путеводителей, свой собственный сентиментальный опыт (откуда знать нам, доводилось ли ему бывать и прежде в Кушадасы или же в Бахчедере?) или давняя его склонность к метаниям по жизни туда-сюда, из стороны в сторону?.. Скорее всего, он попросту хотел завершить путешествие на морском курорте, чтобы они с Марией могли отдохнуть как следует с дороги пару-тройку дней, прежде чем отправиться в обратный путь, в Стамбул и далее – на Корфу… Отдохнуть как следует не вышло, как мы помним, и – довольно: двадцать минут минуло, Тихонин и Мария съехали с шоссе в Эфес, где совершили торопливую прогулку. То есть прошлись по плитам древних мостовых, между оглодками колонн римского одеона, мимо развалин храма Артемиды, мимо столбов ворот Геракла, по скамьям театра, обойдясь без селфи даже возле колоннады библиотеки Цельса – и потому, что раньше обходились, и, похоже было, потому, что уже привыкли и наскучили себе на фоне той или иной груды битого временем камня, разбуженного археологами и спасенного реставраторами от неумолимого впадания в бесформенность…
– Где-то здесь должен быть дом Богородицы, – вспомнил Тихонин, оглядываясь напоследок. – Поищем?
– Как-нибудь после, – ответила Мария и поторопила: – В Стамбул! В Стамбул…
Вернулись к машине, сквозь современный Эфес выбрались на скоростную трассу; она вела прямехонько в Стамбул, и Мария отключила навигатор.
Скорость была приличная, за сто пятьдесят – но и дорога долгая. Понимая, что вряд ли поспеют к ужину, на который и не хватит сил, уже порядочно проехав, они остановились в придорожном ресторане, где отметились тяжелым, с обилием баранины, обедом – последним развлечением перед завершением маршрута. Но впереди еще был долгий путь в молчании (на ста шестидесяти разговоры неуместны и опасны, напомнила Мария), в монотонном и головокружительно быстром потоке машин, количество которых возрастало по мере приближения к Стамбулу, а световая волна их подмигивающих габаритов пылала и плыла всё гуще и всё ярче по мере угасания дня… Лишь однажды, когда день совсем угас и на трассу опустилась ночь, Тихонин слева от дороги, на отдалении внизу увидел море огней и подал голос:
– Тузла!..
– Не говори о ней, – отозвалась Мария. – Из-за этой Тузлы, из-за твоего вояжа в Тузлу у меня сейчас разламывает шею, немеют руки и глаза болят.
– Прости, – только и сказал Тихонин.
– Давно простила, – уверенно ответила Мария и замолчала; когда огни злосчастной Тузлы остались далеко позади, закончила: – Простить легко. Вести машину целый день трудно. Как же я устала!
На въезде в пригороды Стамбула она вновь включила навигатор – и началась нестерпимо медленная дорога в нестерпимо густом потоке; ожерелье фонарей под потолком тоннеля под Босфором казалось бесконечным, сам темный потолок – невыносимо низким; когда же вырвались наружу из тоннеля, показалось, что попасть в отель сквозь пробки и заторы исторического центра удастся лишь к утру.
…– Завтра у нас хороший день, – сказал Тихонин, заходя в отель следом за Марией.
– Вот и славно, – ответила она, не оборачиваясь.
– Вот и не думай о плохом.
– Завтра летим вечером? – спросила она, уже раздеваясь в номере.
– В десять вечера… В десять без десяти, если быть точным.
Мария вынула сережки, сняла кольца, спряталась под одеялом и сказала:
– Вот славно. Завтра не буди меня. Буду спать, пока не высплюсь.
Ранним утром следующего дня Тихонин вышел из отеля и остановился у порога. Узкая улица перед ним была совсем пуста; из-за угла был еле слышен одинокий стук шагов. В зябком морском воздухе уже потягивало первым легким угольным дымом из подвалов кафе и закусочных, но их столики и стулья пока наружу не выставлялись. Стоя спиной к двери, Тихонин огляделся, вдохнул и не прерывал вдох, пока терпела грудь. Ему было до того странно вдруг оказаться предоставленным самому себе и побрести куда придется, одному, не чувствуя Марии рядом, что он не сразу сделал первый шаг… Всё же ступил на мостовую, попробовав ее ногой, как воду, и зашагал, уже решительно, к пустому перекрестку. Вышел на Ипподром сквозь турникет полицейского патруля, как и всегда в Стамбуле, неулыбчивого – и с вызовом им улыбнулся из-под маски. Помимо полицейских увидел первых праздных людей на Ипподроме: кучка туристов, держась друг друга, льнула к основанию обелиска Константина.
Тихонин пересек наискосок Ипподром, вышел на Диван-Йолу, был оглушен громом трамвая, опрокинувшим тишину утра, пересек трамвайные пути, оказался перед известной каждому приезжему ювелирной лавкой – и дверь ее была уже открыта…
Всю дорогу к лавке он держал кулак в кармане, сжимая в кулаке одно из колец Марии: выходя из номера тихонько, чтобы не будить ее, он забрал с тумбочки первое же из колец, какое ему попалось.
Поздоровавшись с хозяином, раскрыл влажную
