Мы с друзьями доедаем последние зернышки попкорна и пьем ледяную жижу, оставшуюся в холодильниках. Начинает пахнуть экскрементами, поскольку туалеты перестают работать. Появляются банды и даже культы, основанные на фильмах. Есть культ зомби, приверженцы которого ковыляют и шатаются, подражая «мертвецам» на экране. А когда возникает острая проблема с едой, переходят к человеческим жертвоприношениям и каннибализму. Боб достает дробовик. Я беру бейсбольную биту. Дэйв вытаскивает из бардачка охотничий нож.
Изнасилования и убийства повсюду, и ты ничего не можешь с этим поделать, даже если очень хочешь. Ты должен защищать собственный клочок земли, собственный автомобиль, собственную вселенную. Но против воли нам приходится играть роль спасителей, когда на наш пикап налетает молодая девушка. Она пытается спастись от матери, отца и старшего брата. Боб рывком затаскивает ее в салон и с помощью дробовика заставляет остальных членов семейства, которые исповедуют культ зомби и бегут так, будто их мучает рахит, держаться на расстоянии. Те начинают объяснять, что будет справедливо, если она, как младшая в семье, отдаст себя на съедение. По моей спине пробегает холодок. Не столько потому, что это жуткое предложение, сколько потому, что я тоже голоден, и на секунду их слова кажутся мне разумными.
Голод проглатывает здравый смысл, и отец семейства бросается вперед. Дробовик на плече Боба дергается, и мужик падает с дырой в башке, как и положено при убийстве зомби. Мать бросается на меня, царапается и кусается. Я взмахиваю битой, и она падает, дергается у моих ног, точно курица с оторванной головой.
Меня бьет дрожь, я держу биту перед собой. Та покрыта кровью и фрагментами мозга. Я наваливаюсь на наш грузовичок, меня тошнит. На экране зомби пожирают тела людей из взорванного пикапа.
«Хозяевам поля» приходится несладко. Время ползет незаметно. Мы слабеем. Нет еды. Нет воды. Наши взгляды слишком надолго задерживаются на гниющих трупах возле пикапа. Ловим девушку за поеданием останков, но ничего не делаем. Почему-то ее поступок не кажется таким уж плохим. На самом деле выглядит даже заманчиво. На земле, прямо у машины, готовая к употреблению еда.
Когда мы уже собираемся присоединиться к девушке, в небе снова появляется красное сияние. Возвращается комета, пикирует вниз, и опять столкновение кажется неизбежным. Комета улыбается полной острых зубов пастью и взмывает, ударив ослепительно ярким хвостом. К нам возвращается зрение, а вместе с ним — дневной свет и мир за пределами кинотеатра.
Восстанавливается некоторая нормальность. Проверяются двигатели. Аккумуляторы, оказывается, не пострадали от долгого ожидания. Автомобили заводятся и начинают гуськом двигаться к выезду, будто ничего не случилось.
Шоссе, на которое мы выезжаем, — то же самое, только желтая разметка выцвела, а бетон местами просел. Но все остальное изменилось. По обеим сторонам автострады — бескрайние дикие джунгли. Напоминает «Затерянный мир».
Мы едем — примерно пятыми в веренице машин — и замечаем, что впереди справа что-то движется. Из зарослей на шоссе выходит громадная фигура. Это тираннозавр рекс, покрытый похожими на летучих мышей паразитами, чьи крылья медленно раскрываются и складываются, точно у довольных бабочек, потягивающих из цветка нектар.
Динозавр ничего не делает. Лишь мельком глядит на вереницу наших металлических букашек, а после пересекает автостраду и снова исчезает в джунглях.
Караван трогается в путь. Мы едем дальше в доисторический мир, разрезанный шоссе из наших воспоминаний.
Я еду на переднем сиденье с дробовиком и поглядываю в боковое зеркало. Вижу в нем отражение экрана, и хотя последний фильм еще должен идти, не могу различить никаких движений. Экран кажется лишь огромным куском тоста.
И постепенно удаляется.
Такой вот сон. Даже сейчас, когда я отправляюсь в автокинотеатр, будь то потрепанный «Лесоруб» с дешевым жестяным экраном или какой-то еще, я ловлю себя на том, что время от времени поглядываю в ночное небо, на секунду испугавшись, что из глубин космоса появится огромная красная комета, улыбнется мне полным заостренных зубов ртом и хлестнет пылающим хвостом.
У моря, где камень огромный лежал
Посвящается Джону Маклэю
У моря, где камень огромный лежал, они разбили лагерь и поджарили зефир на маленьком костре. Ночь дышала приятной прохладой, морские брызги были холодны. Смеясь, болтая и поедая липкие зефирки, они прекрасно проводили время — лишь они, песок, море и небо, да большой-пребольшой камень у моря.
Накануне вечером они поехали на пляж, в кемпинг, и по дороге, примерно в миле от места назначения, увидели метеоритный дождь или что-то в этом роде. Яркие огни в небесах, вспыхивающие на мгновение, казалось, раздували алые пузыри на черном небе.
Потом снова стало темно, метеоритный свет угас, и осталось одно естественное свечение небес — звезды да луна размером с десятицентовик.
Они поехали дальше и нашли участок пляжа, где можно разбить лагерь, — участок с бледным песком, морским простором и огромным камнем у кромки вод.
Тони и Мюррей смотрели, как их дети едят зефир и развлекаются, прыгая с камня, на который взбирались, в прохладный песок. Около полуночи, когда непоседы утомились и легли спать, они отправились прогуляться по пляжу, точно парочка молодых влюбленных — слушая море, глядя в небо и говоря друг другу всякие трогательные нежности.
— Я так люблю тебя, — сказал Мюррей Тони, и она ответила:
— И я тебя. — И, помолчав, добавила: — Наших деток — тоже.
Теперь они шли молча. Более не требовалось слов, вполне хватало чувств. И пусть порой Мюррей беспокоился, что они не обсуждают дела так часто, как рекомендуют брачные психологи, что столь многое, что он способен сказать о мире и своей работе, попадает в чужие
