давят стоны, хрипы.
Кажущаяся безопасной забава переросла в пытку. Он сорвал все горло, пытаясь ее остановить, лягался, но красавица ловко уворачивалась от ударов. В глазах – живой восторг, море счастья. На губах – широкая улыбка, обнажающая ровные зубы и острые клыки. А у него дыхание сперло, заныли от смеха ребра. Павел обессилел, перестал пытаться оттолкнуть ее руки, сжимаясь в комок в попытке перевернуться на бок, съежиться.
Не выдержал мочевой пузырь, по штанам расплылось огромное пятно, в воздух поднялся едкий запах аммиака. А она лишь на секунду задержала на оконфуженных джинсах взгляд. Запрокинула голову, заливаясь безудержным хохотом, и вновь взялась за свое проклятое дело. Павел едва дышал, а смех все давил и давил, никак не остановиться, не передохнуть. Он захлебнется собственным хохотом.
За смехом, перемежающимся с рыданием, Одоевский не слышал визга других девушек, проклятий и громкого рева Елизарова. Если б он мог повернуть голову, если бы взгляд не заволокло – увидел бы, как самозабвенно тот лупил по искаженным в гневе лицам сухим кустом полыни.
По тропинке вниз бежал староста деревни Беляс. Проклинал или читал молитвы – не разобрать, трескучий голос набирал силу, гремел, но за шумом крови в висках никак не понять.
Глаза Павла закатились, с губ пузырями стекала слюна, ляпая подбородок и свитер, он бы снова обмочился, но мочевой был уже пуст, лишь жался спазмами. Одоевский успел проститься с жизнью, когда широкая рука друга сгребла за волосы русалку, сдергивая с него. Она протестующе заверещала – жадный взгляд был прикован к шумно хрипящему Павлу, пока Славик не начал бить.
Стегать наотмашь, как лупят дрыном непослушную корову незадавшиеся пастухи. После первого удара она перевела на него взгляд, после четвертого заверещала, пытаясь расцарапать лицо. И когда Слава разжал руку – рванула к воде, уходя под нее с головой.
Теперь об их существовании напоминали только крупные круги на воде. Павел не мог шевелиться. Свернулся в клубок и зарыдал, захлебываясь, придерживая полный напряженный живот двумя руками. Рядом в траву тяжело опустился Слава. Принюхался, отрешенно выругался и отполз подальше.
Наконец до них добежал старик. Осенил каждого крестом, дернул себя за бороду.
– Ну что, мальцы, видать, с русалками вы у нас уже познакомились.
Глава 13
Дверь за спиной уходящего Елизарова протяжно застонала, и этот звук зловещим ропотом пронесся по всему дому, заставил почувствовать себя подавленной. Смоль закусила губу, стараясь отогнать от себя тревожное предчувствие. Гаврилову же этот звук, напротив, вывел из оцепенения – она вышла из угла. Медленно, затравленно цепляясь за окружающие предметы взглядом, поежилась. Будто кара за содеянное могла настигнуть ее в этот миг – выглянуть из глиняного горшка, раскачиваясь на длинном змеином теле. Надя замерла напротив ребят, нерешительно кусая внутреннюю сторону щеки, и заговорила. Поспешно, невыразительно, будто боясь, что дыхание перемкнет и она больше не осмелится просить:
– Я хочу вернуть кольцо в избушку, это же поможет, да? Там его настоящая хозяйка, раз оно у нее на пальце, то с меня какой спрос? Надо вернуть. – Собственные размышления придали ей сил, Гаврилова энергично закивала: – Да-да, точно надо вернуть. Ведь поможет?
Расфокусированный взгляд зацепился за Катю, но она неловко отвернулась. Пожала плечами, зажимая коленные чашечки в подрагивающих горячих пальцах. Надеяться было страшно. Потому что надежда больно кусалась и лягалась, они находились в незнакомом им мире, в котором были свой уклад и правила. Сработает? Тогда она порадуется и не высунет голову из дома до приезда автобуса, чтобы не накликать новой беды. Нет? Эта надежда размажет Смоль, как каток, не оставит ни косточки.
Единственным, кого ситуация не пугала вовсе, был Щек – пригретый ее теплом, он лениво приоткрыл один глаз. Поерзал, задел шейным позвонком кончики ее сжатых пальцев. И Смоль не сдержала короткого импульса – лениво скользнула указательным к тонкому вороту свитера, поглаживая его кожу. Парень замер, прижимаясь спиной к ее ногам сильнее, выпрашивая новую порцию легкой ласки.
– Думаю, до моровой избы будет слишком сложно дойти, разве что подкинуть его кому-то другому? Пока оно у тебя в руках, для тварей Нави ты лакомый кусок. Будет чудом, если не наткнешься на кого-то из них.
– А кому можно предложить? – Надя опустила взгляд на кольцо, лежащее на ладони, и брезгливо вздрогнула. – Может, кто-то возьмет?
– Последние пять лет не брали. Они даже собственные упавшие кольца не поднимали, случись такое в змеиный день. Кто этого Полоза знает. – Бархатный смех взлетел к печи, приятно коснулся тела, отдался вибрацией. Только смеяться тут было не над чем – Гаврилова баюкала собственное горе, губы задрожали.
– Ты же знаешь все про нечисть, ты Катю спас. Проведешь меня до избы?
– Я? Нет, не думаю, что прогулка по опасному лесу в моих интересах, сейчас в нем кишмя кишит разъяренная нечисть. Безопаснее сунуть голову в улей. – Щек покачал головой, снова прикрывая глаза.
Считай, разговор окончен.
– Саша, ты же поможешь? – Она не пыталась уговорить категоричного деревенского, сделала несколько несмелых шагов к Бестужеву, заламывая руки в просительном жесте. Кольцо так и оставалось зажатым в левой руке.
Голова Щека едва заметно повернулась, теперь периферией зрения он видел сидящего около Смоль Бестужева. Во взгляде плясали бесы, водили хороводы и пели страшные песни. Ему словно хотелось, чтобы тот дал согласие. Да только какой от этого толк? Бестужев молча покачал головой. Отказал.
И тогда Гаврилова заплакала. Громко, взахлеб, закрывая лицо руками, она опустилась на корточки. Рыдания были приглушенными, но до чего же горькими. Кате стало ее почти жаль – по-настоящему, забывая о годах вражды. Потому что волны липкого ужаса, расползающиеся от Нади в разные стороны, заставляли трусливо поджимать пальцы ног в кроссовках.
Внутренний голос протестовал и матерился, стучался в черепную коробку, расцарапывал в крошево ее изнутри и больно давил на глазные яблоки. Этот протест был настолько сильным, что боль сжимала виски и пускала мушки в глазах.
«Идиотка, она бы просто рассмеялась. Смоль, она бы тебя оставила».
– Я пойду с тобой.
Рыдания оборвались на судорожном всхлипе, и на Катю устремились три пары глаз – две шокированных, широко распахнутых, и золотые, смотрящие с восхищением. Брови удивленного Щека поползли вверх, губы приоткрылись в полуулыбке. Смоль стало стыдно – ею двигало слабоумие, никак не отвага. Жалость настолько давила, что она малодушно ей уступила, рискуя собственной жизнью, чтобы не чувствовать груз вины за то, что не попыталась помочь. Она не смелая.
Надя ничего не сказала, поспешила к ней, вскочив, споткнулась о ногу Щека и свалилась сверху. Он едва успел прикрыть голову руками, когда она заелозила по нему ребрами, а затем упала на лавку и прижала к себе Смоль. Катя чувствовала ее цепкие
