имя новых национальных представлений. Однако эти движения отнюдь не обязательно были привязаны к цели достичь национально-государственной независимости. Часто речь поначалу шла лишь о защите от злоупотреблений и дискриминации, о более выраженном представлении собственных интересов внутри имперского общества, о свободе действий в языковой сфере и других формах культурного самовыражения. Первичное сопротивление, реагирующее непосредственно на первоначальное вторжение (primary resistance), в Азии и Африке также редко ставило себе целью создание национального государства. Вторичное сопротивление (secondary resistance) добавилось лишь в XX веке, когда новые, хорошо знакомые с Западом образованные элиты познакомились с моделью национального государства и оценили мобилизующий потенциал национально-освободительной риторики. В то же время собственное национальное государство, как бы смутно его ни представляли, всегда оставалось привлекательной целью в качестве пространства для формирования и реализации политических групп, которые больше не желали подчиняться никакой высшей власти: в Польше, Венгрии, Сербии и во многих других регионах Европы, но и в некоторых, пока немногочисленных, контекстах вне Запада, например в египетском движении за независимость 1881–1882 годов, известном как движение Ураби (по имени его важнейшего предводителя), которое мобилизовало своих приверженцев против слишком лояльного по отношению к иностранцам правительства под лозунгом «Египет египтянам!», а также в ранних движениях вьетнамского антиколониализма (примерно с 1907 года)[270].
С другой стороны, XIX век был эпохой формирования национальных государств: несмотря на отдельные впечатляющие акты основания, это всегда были длительные процессы, и не всегда легко обозначить время, когда состояние национальной государственности было фактически достигнуто, когда достаточно созрело «внешнее» и «внутреннее» образование национального государства. О внутреннем аспекте судить сложнее. Он требует решить, когда конкретное территориально организованное общество достигло в процессе преимущественно эволюционных перемен такой степени структурной интеграции и формирования однородного сознания, которая бы качественно отличала его от предыдущего состояния (династического княжества, империи, староевропейской городской республики, колонии и так далее). Даже в отношении Франции, страны, которая является образцовым случаем национального государства, сказать, когда она стала таковым, непросто. Уже в революцию 1789 года с ее национальной риторикой и законодательством? Или после централизаторских реформ Наполеона? Или в ходе десятилетиями длившегося превращения «крестьян во французов», процесса, который, по мнению его авторитетного исследователя, начался лишь в 1870 году?[271] Если даже для Франции это трудно оценить, как же быть с менее очевидными случаями?
Напротив, проще решить, когда общество становится дееспособным на международной арене, то есть когда принимается внешняя форма национального государства. Государство в условиях международного порядка и конвенций XIX и XX веков могло только тогда считаться национальным, когда оно было признано в качестве независимого субъекта большинством в сообществе государств. Эта западная концепция суверенитета – необходимое, но не достаточное условие для реализованной национальной государственности. Не каждая внешнеполитическая власть является также национальным государством. Это абсолютизировало бы взгляд извне, и тогда Бавария 1850 года тоже должна была бы считаться национальным государством. Но как необходимое основное условие такой критерий необходим: национального государства, которое не имело бы собственной армии и дипломатии и которое при заключении международно-правовых договоров не принималось бы в качестве партнера, не существует. Игроков на международной арене в XIX веке было меньше, чем обществ, за которыми признавалось более или менее успешное общественное и культурное национальное строительство. Хотя на рубеже XIX–XX веков контролируемая Россией Польша, Венгрия в Габсбургской империи или Ирландия в Великобритании имели многие признаки национального строительства, их нельзя было считать национальными государствами. Они стали ими только после конца Первой мировой войны – периода революционных перемен в национально-государственном освобождении, который затмил собой все, что мог предложить «век национальных государств». Во второй половине XX века, наоборот, многие признанные вовне суверенными государства представляли собой неустойчивые квазигосударства без институциональных и культурных связей.
Национальные государства возникали в XIX веке тремя различными способами: 1) благодаря революционному обретению самостоятельности колоний; 2) гегемониальным объединением; 3) через эволюционную автономизацию[272]. Им соответствуют три формы национализма в классификации Джона Брейи: антиколониальный, объединительный и сепаратистский национализм[273].
Революционное обретение самостоятельности
Большинство новых государств календарного XIX века возникли уже в его первой четверти. Они были продуктами переходного времени и родились в конце одного из атлантических революционных циклов[274]. Эта первая волна деколонизации была частью трансатлантической цепной реакции, которая началась почти одновременными, но не связанными друг с другом процессами усиления централизующего вмешательства в 1760‑х годах Лондона и Мадрида в дела их американских колоний[275]. Реакция североамериканцев последовала незамедлительно, испаноамериканцев – с некоторой задержкой. Когда она началась в виде открытого бунта в Рио-де-ла-Плата и Мексике, появились новые предпосылки: пример США, но прежде всего – крах испанской монархии в 1808 году как следствие вторжения Наполеона на Пиренейский полуостров, которое, в свою очередь, было результатом нацеленной с самого начала на военную экспансию Французской революции. Еще более раннее и прямое воздействие революция 1789 года имела на остров Эспаньола. Там в колонии Сан-Доминго уже в 1792 году началась революция свободного цветного населения (gens de couleur) и чернокожих рабов. В результате этой, подлинно антиколониальной и социальной, революции в 1804 году появилась вторая республика в Америке: Гаити[276]. В 1825 году она была признана Францией, а затем постепенно и большинством других государств. На материке в ходе полицентричного процесса национально-освободительных революций возникли республики Испанской Америки, которые существуют и поныне: Аргентина, Чили, Уругвай, Парагвай, Перу, Боливия, Колумбия, Венесуэла и Мексика. Более крупные образования, которых добивался Симон Боливар, создать не удалось[277]. В результате последующих вторичных расколов возникли Эквадор (1830), Гондурас (1838) и Гватемала (1839). Так появился целый архипелаг новых, исключительно (после интермеццо первой мексиканской империи 1822–1824 годов) республиканских государственных образований, которые во внешней политике претендовали на суверенитет и получили его признание, даже несмотря на отсутствие в течение долгого времени успехов во внутреннем строительстве нации.
В Бразилии все развивалось менее революционно. Здесь креольские элиты не порвали с нелюбимым имперским центром. Португальской династии в 1807 году удалось сбежать от Наполеона в свою главную колонию. После поражения Наполеона регент Дон Жоао (позднее Жуан VI) решил остаться в Бразилии, возвел Бразилию в ранг королевства и с 1816 года правил в качестве короля Португалией, Бразилией и Алгарве (южная провинция Португалии). После возвращения короля в Европу его сын остался принцем-регентом и в 1822 году провозгласил себя императором Педру I в независимой, но мирно отделившейся от метрополии Бразилии. Лишь в 1889 году самая большая по численности населения страна Латинской Америки стала республикой.
Отдельным случаем единственного нового государства в Европе, возникшего из империи, была Греция. Здесь объединились местные силы освобождения (которые действовали
