также из эмиграции), громкая филэллинская агитация в Великобритании и Германии и, наконец, морская интервенция Великобритании, России и Франции против турок, добившиеся в 1827 году выделения Эллады из состава Османской империи – пока еще в границах, которые охватывали только юг нынешней Греции и Эгейские острова. Если (пренебрегая тонкостями определений) рассматривать османское владычество с XV века как «колониальное», то освобожденная Греция была, как и возникшие одновременно с ней новые государства Латинской Америки, постколониальным образованием. Но ее освобождение стало результатом не полностью автономной, а поддерживаемой великими державами национально-освободительной революции без участия широких масс населения. Греция и оставалась гораздо более зависимой от великих держав, чем новые государства Латинской Америки. Греческое государство было признано международным Лондонским протоколом от февраля 1830 года, лишь после этого став реальностью международного права. Однако внешней оболочке пока еще не соответствовало никакое общественное и культурное содержание: «Теперь существовало греческое государство. Однако греческую нацию еще предстояло создать»[278].
Одновременно с этим, в 1830–1831 годах возникло государство Бельгия, в исторической традиции – Южные Нидерланды. В отличие от Греции, граждане Брюсселя и его окрестностей не могли пожаловаться на столетнее иностранное господство. Начиная с посленаполеоновского объединения королевства в 1815 году, они были недовольны в первую очередь расценивавшейся ими как автократия политикой короля Вильгельма I. У внутринидерландского конфликта отсутствовала и идеологическая составляющая борьбы свободных европейцев против восточной деспотии, которая так способствовала публичности и поддержке в греческом случае. Бельгия в еще большей степени, чем Греция, была детищем революции. Во время волнений, которые Июльская революция 1830 года во Франции вызвала в разных частях Европы, в Брюсселе в августе также вспыхнули беспорядки, первоначально в оперном театре во время представления оперы французского композитора Даниэля Обера «Немая из Портичи». Затем последовали восстания в других городах. Нидерланды ввели войска. Полного отделения от Нидерландов, которое за несколько недель радикализации стало целью революционного движения, удалось достичь без военной интервенции из‑за границы, иначе, чем в греческом случае в отношении Османской империи, хотя царь и прусский король угрожали прийти на помощь своему коллеге Вильгельму, и международный кризис вокруг Бельгии на некоторое время опасно накалился. Но существование Бельгии, как и Греции, зависело от договорной гарантии великих держав[279]. При этом Великобритания снова сыграла роль главной повивальной бабки.
Намного меньше внимания международной общественности привлекло восстание христианского сербского населения в 1804 году в Белградском пашалыке, где жили около 370 тысяч человек, против местных османских войск – слабо управляемых из Стамбула янычаров, которые установили там режим террора[280]. После долгого и запутанного конфликта султан признал в 1830 году автономию Сербского княжества. Однако Сербия оставалась частью Османской империи. В 1867 году – одновременно со схожими событиями в Канаде – был достигнут момент, когда сербам больше не нужно было опасаться вмешательства их далекого сюзерена во внутренние дела; были выведены последние турецкие войска[281]. В 1878 году на Берлинском конгрессе великих держав Сербию наконец признали независимым государством в международно-правовом смысле. Черногория и долгое время разрываемая между русской и османской сферами влияния Румыния также получили этот статус. Положение Болгарии после сокрушительного поражения султана в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов улучшилось, но она и далее оставалась вассальным княжеством и лишь во время младотурецкой революции 1908–1909 годов в Османской империи получила международное признание как самостоятельное государство во главе с царем[282].
Были ли все эти новые политические образования национальными государствами? В этом есть сомнения. Гаити через сто лет после образования своего государства стоит перед лицом «сомнительного прошлого и жалкого настоящего»; строительство политических институтов и социально-экономическое развитие там не состоялось[283]. В Южной и Центральной Америке в первые полвека после обретения независимости не было и речи о мирных процессах консолидации. Политическая стабильность была достигнута в большинстве стран лишь в 1870‑х годах, когда во всем мире наступило время централизации и реорганизации государственной власти. Греция сначала находилась под своего рода баварской опекой. Великие державы делегировали туда в качестве монарха из Мюнхена семнадцатилетнего принца Отто, сына короля Людвига I. Затем Греция пережила государственные перевороты (1843, 1862, 1909) и получила стабильные институты только после 1910 года, во время правления либерального премьер-министра Элефтериоса Венизелоса[284]. Даже Бельгия не была образцовым примером единого национального государства: там возник конфликт между официальным, обосабливавшимся от Нидерландов государственным национализмом, который закрепил в конституции в качестве официального только французский язык, – и этнически-языковым национализмом у фламандцев. Во «фламандском движении» речь шла о культурном равноправии внутри общего государства и о трансграничном единстве нидерландского языка и культуры[285].
Гегемониальное объединение
Образование государства посредством добровольного объединения союзников – исторически старая модель. Если при этом нет отдельной доминирующей силы, речь идет об укреплении территориальной государственности посредством поликефальной («многоголовой») федерации городов или кантонов. Нидерланды и Швейцария являются примерами такого объединения на принципе равнозначного полицентрализма[286]. Основы объединения в обеих странах были заложены задолго до XIX века. Обе страны сохраняли после 1800 года в соседстве с национальными крупными государствами свой союзный характер, оказавшийся достаточно гибким, чтобы нейтрализовать социальные и религиозные трения. Но если Нидерланды, которые в раннее Новое время воспринимались как диковинка, к 1900 году стали очень похожи на «нормальное» национальное государство, то Швейцария скорее подчеркивала свою особую роль, прежде всего придерживаясь мягкого федеративного устройства с широкими полномочиями кантонов, и развивала далее свою необычную прямую демократию[287]. Соединенные Штаты Америки были типологически более сложным случаем. Они возникли в сочетании революционного обретения самостоятельности и поликефальной федерации – шанс, упущенный вождями движения за независимость в Испанской Америке. Новое государство США с самого начала строилось на присоединении новых территорий к союзу. Это детально регламентировал уже Северо-Западный ордонанс 1787 года, основополагающий документ эпохи основания. Подобного государства со встроенным механизмом расширения Европа не знала.
Доминирующие в Европе национально-государственные образования эпохи следовали не поликефальной, а гегемониальной модели, при которой региональное государство-гегемон берет на себя инициативу, применяя военные средства и определяя характер вновь возникшего государства[288]. Такое гегемониальное объединение сверху отнюдь не было новшеством европейского модерна. Военное государство Цинь, расположенное на периферии китайской государственности, создало в 221 году до н. э. единое китайское государство и положило начало первой династии. Цинь даже обнаруживает некоторое сходство с Пруссией XVIII–XIX веков: довольно жесткая военная система (в Пруссии после 1815 года менее отталкивающая, чем прежде), имевшая в то же время доступ к культуре и технике соседних центральных цивилизаций – Восточного Китая в одном случае, Западной Европы – в другом. Как Пруссия
