в кресло.
— Я вызываю скорую.
— Нет, — протестую я, — никакой скорой. Не надо делать из мухи слона. Возьмем такси до госпиталя.
В попытке сесть поудобнее я задеваю левым локтем спинку кресла. Боль, которая пронзает меня, такая острая и всеобъемлющая, что ее могла бы почувствовать даже моя мать в Канаде. Звук, который я при этом издаю, соответствует ситуации.
— Я вызываю скорую, — повторяет Нина.
Теперь меня окутывает облако боли. Я с трудом могу вспомнить двух до смешного прекрасных фельдшеров скорой помощи, парня и девушку, которые будто ступили в мою квартиру прямо из сериалов Дика Вульфа. Они спрашивают, уколоть ли мне морфин.
— Да, пожалуйста.
Дальше я более или менее помню лишь вечер того же дня, когда меня выкатывают из операционной. Доктор, все еще в хирургическом костюме, подходит к каталке и заглядывает в мои мигающие глаза.
— Мистер Фокс?
Медленно киваю. Вроде бы да.
— Я доктор Галац, главный врач отделения ортопедической хирургии в «Маунт-Синай». Я только что прооперировала вашу руку.
Пытаюсь сфокусироваться на ее расплывчатом силуэте.
— Было так плохо?
Она улыбается.
— Не очень хорошо, но операция прошла успешно. Руку мы вам починили, пользуйтесь на здоровье.
Она показывает мне загадочный снимок какого-то подобия домкрата, расположенного внутри конечности.
— Что это такое?
— Рентген вашей руки, — отвечает она, — с пластиной из нержавеющей стали и 19 винтами.
Она сообщает, что у меня винтовой перелом плечевой кости, то есть рука при падении перекрутилась наподобие полотенца, которое выжимают после стирки, только из плоти и костей. Кость раскололась от локтя до плеча, и по-требовалась продолжительная операция плюс 250 граммов железяк, чтобы ее починить. Как я пойму позднее, перелом плечевой кости — это, черт подери, не шутки.
Глава 15
Сломанное крыло
Я просыпаюсь в очередной больничной палате. Думаю о нашем вчерашнем телефонном разговоре с Трейси. Она уже пообщалась с докторами, и Нина постоянно с ней на связи, поэтому, как обычно, она знает о моей ситуации больше, чем я сам.
— Мы приедем, как только сможем, — сказала она. — Все уже складывают вещи. Должно освободиться несколько мест на завтрашнем рейсе.
— Нет-нет, не надо паковаться, — ответил я. — Оставайтесь там. Ты всю зиму мечтала об отпуске на Мартас-Винъярд, и погода будет прекрасная до конца недели. Твоя мама приехала. Все идеально. Я не хочу, чтобы мои перипетии со здоровьем снова лишили вас семейных каникул. Прошу, оставайтесь и получайте удовольствие. Пожалуйста. Мы увидимся с тобой и с девочками буквально через пару дней.
Молчание на том конце провода сказало мне, что она еще не убеждена.
— Дорогая, это просто перелом.
— Это плохой перелом, — поправила меня Трейси.
— Ну, хороших переломов вообще-то не бывает.
В трубке раздался смешок.
— Слушай, Нина со мной. Скайлер завтра придет меня навестить. Шенкеры тоже обещали заехать. Я в шоколаде. Я тебя люблю. Иди-ка на пляж.
* * *
Я проспал около восьми часов, двухчасовыми интервалами, и все это время в меня втыкали иголки — то ставили капельницы, то брали кровь. За последние четыре месяца, начавшиеся с операции в Балтиморе и закончившиеся вот этим, меня кололи столько раз, что мои некогда прекрасные вены начали прятаться.
Сестра открывает дверь:
— Доброе утро, мистер Фокс, как вы себя чувствуете?
— Дырявым.
— Я кое-что вам принесла.
Из-за морфинового похмелья я медленно соображаю.
— Это тонометр, мерять давление. Всегда о таком мечтал.
Она протягивает мне журнал.
— Простите, я не вижу без очков.
Она подносит журнал поближе. Это People. На обложке заголовок: «Майкл Дж. Фокс и Трейси Поллан. История любви длиной в 30 лет». Я заинтригован. В июле у нас состоялось интервью с нашей приятельницей Джесс Кегл, а также фотосессия. Мы даже заманили Гаса на несколько снимков. Но видеть конечный продукт все равно довольно странно, тем более в такой обстановке. Фотографии как будто из другой жизни, из другого мира — мира, в котором мы с Трейси знаменитости и у нас «голливудский брак». На самом деле мы живем в Нью-Йорке, а когда оказываемся в Лос-Анджелесе, то и не приближаемся к Голливуду, даже чтобы посмотреть на мою звезду на Голливудском бульваре (которая, если вам интересно, находится между Ла-Бреа и Хайленд).
Сейчас я отнюдь не ощущаю себя звездой. Это не голливудский момент. И не моя новая роль (а если так, то я уволю своего агента). Очень трудно примирить сияющего счастливого парня, который смотрит на меня с обложки, с 57-летней развалиной, лежащей на больничной кровати, а не шагающей по красной дорожке.
Медсестра кладет журнал мне на тумбочку и принимается за дело с ловкостью, свидетельствующей о немалом опыте. Она измеряет мне давление и прикладывает термометр ко лбу. Когда манжетка сжимается у меня на руке, я спрашиваю: «А во сколько выписка?»
Тонометр достигает максимального значения, издает свист и отпускает мою руку.
— Вы останетесь у нас еще на сутки.
— Два дня в больнице из-за сломанной руки?
Она царапает что-то у меня в карте и отвечает:
— Доктор сообщит вам дальнейший план, когда придет на обход после завтрака.
Сестра разворачивается, собираясь уходить.
— Какие-то пожелания по еде?
— Достаточно просто съедобной. И спасибо за журнал, — говорю я.
— О, это мой. Вы мне могли бы подписать его, прежде чем уедете?
— Конечно, нет проблем.
Я снова бросаю взгляд на обложку. Мы отпраздновали 30-летие свадьбы месяц назад. Отпраздновали, не придавая значения этому числу, хотя в глубине души оба были поражены тем, что продержались так долго. Забавно — и немного иронично, — что, когда мы поженились в присутствии ближайших друзей и семьи в небольшом загородном отеле в Вермонте, журнал People разнес нашу свадьбу в пух и прах. Дело в том, что мы запретили на нее доступ любым СМИ. 30 лет назад, когда не было социальных сетей, Инстаграма, Твиттера и Фейсбука, мы еще могли рассчитывать, что праздник разделят с нами лишь те, кто присутствует на нем. Обиженные нашим отказом
