Мы еще несколько раз проходимся по сцене. Уже поздно, пора отпустить мою дочь.
— Дорогая, мне вставать в 6:15. Надо успеть выспаться.
Она делает паузу.
— Думаю, мне не стоит уезжать. Лучше я останусь и помогу тебе с утра. Приготовлю завтрак.
— Не стоит, поезжай к себе. Тебе ведь тоже утром на работу.
Я улыбаюсь с хитрецой:
— Слушай, я знаю, что вы с мамой об этом говорили и решили не оставлять меня одного. Но я должен сделать это самостоятельно.
Скай упаковывает остатки еды и убирает их в холодильник.
— Это же не заговор, чтобы шпионить за тобой или трястись, как над младенцем, и вообще мешать тебе жить. Просто мы заботимся о тебе. Мы тебя любим.
— Я тоже вас люблю, и мне приятно, что вы обо мне заботитесь. Но лучше делать это не так непосредственно.
После того как Скай собрала свою сумку, я провожаю ее до двери. С легким колебанием в голосе она спрашивает:
— Ты уверен?
— Прекрати, — мягко отвечаю я. — Тебе надо ехать. Уже поздно, поэтому в метро не садись. Езжай на такси. Со мной все будет в порядке. Завтра позвоню тебе на обратном пути со съемок.
Мы обнимаемся, и тут приезжает лифт. Она заходит в кабину. Я слышу, как лифт спускается в холл, и окидываю взглядом пустую квартиру. Я один.
* * *
А дальше происходит вот что.
На следующее утро я выхожу на кухню, чтобы позавтракать — так, перехватить тост и пару глотков сока. Кофе не будет — кофемашину, которую выбрала Трейси, явно проектировали в «Мерседес-Бенц», а я никогда не читаю инструкции. На мне пижамные штаны и футболка с Томом Петти, в которой я спал. Меньше чем через два часа ее на мне не будет — фельдшер скорой помощи ножницами срежет ее с меня по дороге в больницу.
Однако пока что я счастлив. В отличном расположении духа, как скажут англичане, чтобы отправиться на работу. Я в прекрасной форме, походка ровная. Уверенный в собственных силах, я слегка ускоряюсь — просто потому, что могу; опять же, рядом нет никого, чтобы шикать на меня. Делаю еще пару шагов, потом поворачиваю направо. Восстанавливаю равновесие, придерживаясь за дверной косяк — не опираюсь, просто держусь. Снова иду. Через три шага сворачиваю влево, огибая диванчик, — и тут все летит кувырком. Я на что-то отвлекаюсь, теряю контроль, ноги заплетаются. Останавливаюсь слишком резко, скольжу по плитке и лечу вниз.
Вставай.
Нет. Я не могу встать. Подавляю этот импульс и начинаю ощупывать голову на предмет травм и переломов, потом лицо и челюсти — все ли зубы на месте. Крови нет. По крайней мере, я избежал серьезного удара головой об пол. С мозгом вроде все в порядке, голова не болит, тошноты не наблюдается. Однако я немного растерян. Не могу понять, как я сделал такое с собой.
Очень быстро моя растерянность сменяется страхом. Мне нужна помощь, но дома никого нет. Я один — как и планировалось. Гениально. Левая рука определенно сломана. Перелом не чистый — боль не сосредоточена в одной точке, а отдается по всей руке и дальше по телу. Хоть я не могу подняться, мне необходимо добраться до телефона. Извиваясь, я подползаю к настенному аппарату и тут понимаю, что мой худший страх стал реальностью: мне не дотянуться до трубки. Слегка развернув правое бедро, чтобы снять нагрузку с пульсирующей болью левой руки, я ощущаю в кармане штанов свой мобильный телефон.
Хочется позвонить Трейси, но делать этого нельзя. Она ничем мне не поможет с Мартас-Винъярд, и я не могу допустить, чтобы она переживала. Звонить Скайлер тоже не стоит. Я слишком хорошо знаю дочь — она будет винить в этом себя. Но это моя промашка, а лучше всех с моими промашками разбирается Нина.
Я звоню и бужу ее.
— Нина, свяжись с продюсерской компанией. Скажи, я не смогу сегодня быть на съемках. Кое-что произошло.
Она еще сонная, но тут же схватывает суть проблемы.
— Дай догадаюсь: у тебя тремор, и ты думаешь, что лекарства не сработают как надо? Все будет хорошо. Мы подкорректируем схему приема. Ты отлично справишься, — успокаивает она меня.
— Нет. Я упал. И, кажется, сломал руку. Это плохо.
— Черт!
Нина натягивает джинсы прямо на пижаму и спустя минуту после моего звонка уже мчится ко мне на такси.
* * *
Время до прибытия Нины я провожу с пользой, предаваясь самобичеванию. Я на грани слез. Останавливает их только жгучая злость на самого себя. Идиот. Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты все испортил. Твоя операция, твое здоровье, реабилитация, все время и все усилия, которые люди в тебя вложили. Черт подери, ты все это выкинул на помойку.
В голове у меня проносятся сотни мыслей. А что с фильмом? Через пару минут мне надо было выезжать на съемку. Что скажет Спайк? Что сделает Стефон — найдет кого-то другого, за пять минут до начала? Это же катастрофа. Им придется отменить весь съемочный день, исключительно по моей вине. Я кругом виноват. Как будут чувствовать себя Трейси с детьми? Они столько заботились обо мне, пока я поправлялся. Трейси поддерживала меня в стремлении выздороветь, а теперь я, возможно, все уничтожил. Как я мог быть таким эгоистом?
Моей семье столько пришлось пережить из-за меня. Они умоляли меня быть осторожным, а я только посмеивался. Я мог причинить себе непоправимый вред — не только руке, я же мог повредить позвоночник. Всего четыре месяца назад мне сделали тяжелейшую операцию, а я поставил на кон свое здоровье и покой своей семьи — что за придурок!
* * *
Нина приезжает и обнаруживает меня по-прежнему на полу.
— Ты пролежал тут все время? — спрашивает она, помогая мне подняться.
— Только не трогай мою левую руку. Даже не произноси этих слов «левая рука».
Она смотрит на мою конечность, перекошенную и безжизненную, и морщится.
— Как смотрится? — спрашиваю я.
Она осторожно поднимает меня под правую руку и сажает
