к ногам выходящей из магазинчика пары. Ты ведь этого и хотела, напоминаю я себе. За этим ты сюда и явилась. Но все происходит так быстро, столько всего сразу. Что за сюрприз готовила сестра? Что, если она связалась с дурными людьми? В голове всплывают немыслимые сценарии: Беа продавала наркотики, Беа была скрытой алкоголичкой и ступила на путь трезвости, у нее был тайный бойфренд и она хотела сбежать с ним в какую-то далекую страну. Теперь мне придется искать ее следы в Сибири.
Мы отходим от бутика и сворачиваем в переулок. На веревке, протянутой между домами, сохнет белье.
– Беа вдохновляло это место, – говорит Хаджин и жестом обводит стены вокруг, – и Камчхон, и твой дедушка. Он ведь моряком был, да?
Я киваю и пытаюсь мысленно сложить из сказанного Хаджин понятную мне историю. В последний раз мы приезжали в Пусан на дедушкины похороны. Помню, как Беа стояла по щиколотку в океанской воде и отказывалась выходить, несмотря на мольбы мамы с папой. Не могу его тут оставить, сказала она.
– Ей нравилось здешнее море, – продолжает Хаджин, – и цвета домиков в Камчхоне. И она решила создать коллекцию украшений. Из экологически безвредных материалов, из выдувного стекла, в основном пастельных оттенков.
Карл разглаживает свою футболку.
– Она долго изучала тему. Разузнала некоторые хитрости, закупила материалы у местных. Очень находчивая девушка.
Хаджин смеется.
– Она своим обаянием могла бы и бетонную стену растопить. Жители этой деревни были очарованы ею.
У меня на глазах Беа превращается в девушку, которая снует по Камчхону с блокнотиком и пушистой ручкой, перешучивается с продавщицей сумочек и пускает слезу от рассказа часовщика о прошлом. Она всегда была как бенгальский огонь, зажигала сердца всюду, где бы ни оказалась. И до сих пор зажигает. Даже после смерти. Я вижу, как воспоминания о ней затапливают Хаджин, которая смотрит куда-то вдаль. Она теребит свой браслет дружбы.
– Много она успела сделать? – шепотом спрашиваю я.
– Пару прототипов. И она заключила сделку с хозяином одной из здешних лавок. – Хаджин улыбается. – У нее были планы. Она хотела запустить вебсайт. Закупить рекламу, расширить географию до Нью-Йорка. Ну, знаешь, все и сразу.
Значит, моя сестра все-таки не торговала наркотиками. У нее не было тайного бойфренда. И когда во время видеозвонка она упомянула бизнес-сделку, именно ее она и имела в виду. Все проясняется.
За неделю до отъезда Беа в Корею они с уммой сильно поругались. Я сидела в гостиной, ела «Доритос» и притворялась, что не слышу, как они кричат друг на друга в кухне. Я добьюсь успеха, бросила Беа, с колледжем или без него. В этот миг я смотрела в пакет с рыжими чипсами, но живо представила, как умма закатывает глаза. Как презрительно фыркает. Ответ нашей матери был колким, резал по живому. Единственное, чего ты добьешься, – это бездарно потратишь свою жизнь.
После этого Беа в гневе выскочила из дома. Втопила педаль газа в пол и умчалась в какой-то уединенный уголок Квинс. Я за ней не последовала. Не позвонила ей. За ужином мама с папой жаловались, как с ней сложно, и я сидела там и поддакивала им: «да, очень сложно», а потом разговор перешел к другим темам, вроде моих исследовательских проектов и предстоящих дебатов. Беа вернулась только ранним утром, когда аппе уже пора было выезжать на работу. До самого отъезда в Пусан она не разговаривала с уммой. Теперь я понимаю: она старалась доказать, что может добиться чего-то за пределами маминых ожиданий. Хотела продемонстрировать умме, что та неправа. Вот только когда они с мамой встретились в следующий раз, Беа уже была в мешке для перевозки трупа.
Мне хочется спросить: если у сестры были такие далеко идущие планы, если она собиралась запустить свою линию украшений, то почему не рассказала мне? Почему не объявляла о заключенных сделках с гордостью, как это делали мои родители всякий раз, когда я выигрывала какую-нибудь дурацкую награду? Я звонила ей каждую неделю. Смотрела на ее нечеткое смеющееся лицо в окошке видеочата.
Но потом я вспоминаю все то, о чем никогда не спрашивала. Все разговоры, которые не воспринимала всерьез, потому что считала их пьяным бахвальством. Я не думала, что моя сестра на что-то способна. Я не верила в нее.
Я упираюсь рукой в стену домика в переулке. Беа наверное считала, что если ей удастся выстроить бизнес, открыть свою точку в Нижнем Ист-Сайде, заманить туда родителей и впечатлить их количеством покупателей и объемом выручки, то у ее младшей сестры появится повод для гордости. Я добьюсь успеха.
– Где сейчас прототипы? – спрашиваю я. – Можно мне их увидеть?
Кто-то берет меня под руку. Это Карл.
– Да. Они у меня дома. Хочешь, съездим ко мне и посмотрим?
У него ласковый голос. Понятно, что они подготовились к этому моменту. Я кошусь на Карла в его сливочной дизайнерской футболке и очках-авиаторах, поднятых на лоб. Хаджин закусила губу. Они нервничают. Хотят меня умаслить. Хотят умаслить Беа.
Найди меня.
– Хорошо, – отвечаю я, – да, хочу.
И мы гуськом, как школьники, выходим из переулка. Пастельно-розовые дома кажутся больше. Мы храним молчание – слышны только стук ножей мясника и мешанина двух языков – корейского и английского. Беа полюбились эти звуки? Обомлела ли она при виде пастельных домиков? Навернулись ли у нее слезы рядом с муралами?
Мы возвращаемся на остановку микроавтобуса. Хаджин устало вздыхает. Карл разминает плечи. Такое чувство, словно мы побывали под заклятием Беа, провалились в ее личный маленький мирок. И теперь очутились на свободе.
– Что ж, – говорит Карл и снова берет меня под руку, – из меня вышел довольно классный гид, согласись?
Хаджин стряхивает с груди крошки оладий.
– Гениальный. Да, Ариэль?
Микроавтобус подъезжает к остановке. Дверцы распахиваются. Хаджин и Карл поднимаются внутрь. До меня доходит, что́ они сделали. Их откровения никак не отрицают их вины. Но передо мной возникает образ сестры – ее планы, ее бескрайнее, оборвавшееся будущее. Я захожу в автобус вслед за ее друзьями.
– Да, – говорю я, – гениальный.
27
Джиа
Поход в Ботанический сад Квинс – наша первая семейная вылазка за очень долгое время. Папа сменил дежурную улыбку ресторатора и строгие брюки на бейсболку с логотипом «Нью-Йорк Янкис»[59] и свободную футболку. Мама опускает пониже соломенный козырек, чтобы защитить лицо от солнца, и пускается вдогонку за Сиси. А я шагаю рядом с бабулей, только что вышедшей из стационара; она идет по брусчатке мелкими шажками,
