от времени Сумъя вглядывался в бледное лицо своей спутницы и подбадривал:
— А ты молодцом держишься. Потерпи маленько, дорогу я хорошо знаю. Утром будем дома.
Ундрах доверчиво слушала паренька. Она знала его с детства — их семьи кочевали рядом. Она уже выбилась из сил, когда небо на востоке посветлело. Обрадовалась: скоро они будут на месте. Но вот совсем рассвело, и Сумъя с ужасом обнаружил, что они заблудились. Внимательно приглядывался он к следам на свежем снегу, пока наконец не понял, что они с Ундрах сделали по крайней мере пять кругов неподалеку от поселка.
— Все пропало! — невольно воскликнул он. — Мы всю ночь плутали!
Ундрах сжала губы, но против воли вся затряслась от судорожных всхлипываний. Слезы обиды и досады хлынули из ее глаз.
Как же это могло случиться? Они бежали, потом шли всю ночь, не переводя дыхания, а брошенный ими поселок лежал перед ними, как на ладони. Оттуда, если кому вздумается посмотреть в бинокль, будет видно, как горе-беглецы топчутся на месте, а Ундрах к тому же льет слезы в три ручья.
Сумъя живо представил себе, как товарищи по очереди рассматривают их в бинокль и хохочут, хохочут до упаду. Стало беглецу не по себе при этой мысли, и шмыгнул он, как заяц, под голый костистый куст саксаула.
— Иди сюда, Ундрах! — нетерпеливо позвал он девушку, которая словно окаменела.
— Никуда я больше не пойду, — ответила она, громко всхлипывая, — Я… я вернусь в объединение, к ребятам.
— Это как же так? — оторопело уставился он на Ундрах прищуренными глазами. Смотреть открыто ему мешало солнце — оно уже взошло над горизонтом и зажгло снег бесчисленными, нестерпимо яркими огоньками.
— Я возвращаюсь! — упрямо повторила Ундрах, — а ты — как хочешь.
«И я бы вернулся, — с горечью подумал вдруг Сумъя. — Однако меня она не зовет с собой. Да и с какими глазами возвращаться-то? Стыда не оберешься, каждый пальцем начнет тыкать, еще какую-нибудь кличку тебе придумают… Нет, задуманное надо до конца доводить».
— Ступай, ступай, — скривил он губы. — Тебя там ждут не дождутся.
— А это мы еще посмотрим! — Девушка больше не плакала. Ее покрасневшее лицо опухло, стало некрасивым. Но она приняла решение, и это придало ей новые силы. — Ухожу я, прощай!
Не оглядываясь на растерянного Сумъю, Ундрах решительно повернула к поселку. Через минуту Сумъя догнал ее.
— Не дури! Обратно дороги нет.
Ундрах брезгливо сбросила его руку со своего плеча.
— Не прикасайся ко мне! Ступай сам куда желаешь! А я назад хочу, в свою бригаду. И зачем я только тебя послушалась!
— Но ведь у тебя мать тяжело больна.
Ундрах остановилась.
— Откуда ты знаешь? Почему раньше не сказал?
— Вчера из наших краев приезжал в правление один старик, от него и слышал. А не сказал — беспокоить не хотел тебя лишний раз.
— А ты не врешь?
Сумъя поглядел на маленькую закоченевшую фигурку девушки, на ее поникшие плечи и почувствовал, как что-то кольнуло его в самое сердце.
— Послушай, сестренка! Может, и не тяжело больна твоя матушка. И конечно, не одна она в юрте, рядом с нею твой отец, в случае чего врача вызовет из города. Однако давай все же для собственного спокойствия навестим родных и вместе вернемся в объединение. Подождем попутную машину. А вечерком, тоже на попутке, снова будем в бригаде. Идет?
Сумъя взял ее за руку и, как ребенка, повел за собой. Ундрах повиновалась. Вскоре щеки у нее снова посинели от холода. Пришлось сильно, пока не побагровели, растереть их снегом. Девушка морщилась, но молчала.
Проезжая дорога оказалась пустынной, лишь вдалеке смутно маячила фигура одинокого всадника. Беглецы уселись на обочине. Сумъя порылся в мешке, протянул девушке кусочек вяленого мяса.
— Нынче же и вернемся, — время от времени повторял Сумъя. Но в голове у него вертелась тысяча вопросов. Как объяснить позорное бегство? Что его на это толкнуло? Семейные обстоятельства? Неправдоподобно. Попроси он отпуск на пару дней, ему дали бы его непременно.
— Какой старик рассказывал тебе, что моя мать больна? — спросила вдруг Ундрах.
— Балбий-гуай.
Они надолго замолчали, думая каждый о своем, но у обоих на душе было одинаково нехорошо.
Всадник тем временем подъехал ближе. Неужто кто из знакомых аратов? Сумъя присмотрелся, готовый податься в сторону, и вдруг подпрыгнул от радости, узнав в седоке давнишнего своего приятеля Чойнроза.
— Какая приятная неожиданность! — приветствовал он путника, поднимаясь ему навстречу. — Сколько лет, сколько зим!
— Здравствуй, Сумъя, — обрадовался тот, останавливая лошадь и проворно соскакивая на землю. — Никак не ожидал встретить тебя на дороге!
Чойнроз и Сумъя стояли один против другого, стараясь уловить перемены, которые обычно замечают люди друг в друге после долгой разлуки. В детстве они были неразлучны, а когда стали постарше, слава озорника, укрепившаяся за Чойнрозом, стала задевать самолюбие его дружка, и Сумъя из кожи лез вон, стараясь подражать приятелю. Впрочем, особого успеха не добился — родители Сумъи глаз с него не спускали. А славное тогда было времечко, ничего не скажешь! Бывало, оседлают коней, которые порезвее, и ну носиться очертя голову по степи, нагоняя страх на красавиц из соседних хотонов да отбиваясь от стойбищных собак.
Когда Чойнроза осудили, Сумъя долго не находил себе места, тосковал по товарищу. И теперь дрогнувшим от радости голосом спросил:
— Ну что, выпустили тебя?
— Срок вышел, — нахмурился Чойнроз. — Мы с тобой обо всем попозже потолкуем. Я, брат, многое испытал, многое передумал. Хочу новую жизнь начать. Погоди, погоди, а сам-то ты что невесело глядишь? И одежда на тебе не та, и шапка… А конь, где твой конь? Что случилось? — Он покосился на подошедшую девушку. — Да ведь это Ундрах! Здравствуй, соседка!
Девушка кивнула и опустила голову. Сумъя глубоко вздохнул и вдруг решился:
— Скажу тебе правду — мы сбежали со стройки. Ехать нам не на чем, ноги от усталости подкашиваются, особенно вон у нее, она еле стоит.
— Сбежали? — Чойнроз недоверчиво посмотрел на приятеля. — Может быть, отпустили вас ненадолго?
— Нет, сбежали мы, — упрямо повторил Сумъя, кусая губы. — Ты помог бы нам, Чойнроз, лошадь раздобыть, хоть одну на двоих.
— Да что за нужда погнала вас? — не унимался Чойнроз.
— Смотри, коли ты такой любопытный. Видал? — Сумъя протянул Чойнрозу ладони, покрытые волдырями и кровавыми мозолями. — Скажи, можно работать такими руками?
Чойнроз покачал головой, но было непонятно, одобряет он поступок Сумъи или же, напротив, осуждает. Внезапно он предложил:
— Знаешь что? Давай потолкуем. Расскажу тебе в двух словах, как я в трудовом лагере жил.
Чойнроз уселся между Сумъей и Ундрах и заговорил горячо, сбивчиво. Чувствовалось, что пережить ему
